Алексей Синиярв - Блошка банюшку топила, вошка парилася

«Бизнес» с химией пришлось прервать. Разбитое окно Кондрат занавесил одеялами, приготовленными в стирку бельем и полотенцами, и, как мог, скрепил скотчем и гвоздями.

Наиль, извещенный о происшествии, приехал ранним утром, запретил с этого дня держать дрова в бане и зло пригрозил, что будет нещадно штрафовать за неисполнение.

— Дядь Степ, — сказал виновато Славка, как только Степа прикрыл за собой входную дверь, — не помню куда кассу, зараза, спрятал.

— А в холодильнике, как прошлый раз?

— Смотрел и в холодильнике, — вздохнул Славка. На Степу пахнуло перегаром.

— Дядь Стёп, давай вместе поищем, а? — предложил Славка.

— Ты прямо, как Тагир, едрить твою налево. Спрятал деньги от проституток и ищет два часа. Гунда вчера был?

— Не был.

— Значит, вполне может за кассой приехать, — попугал Стёпа. — Ты походи, походи, руками за всё потрогай. Может вспомнится. Печь-то хоть протопил?

Славка почесал заросший ночной щетиной подбородок.

— Стакан надо перевернуть, — предложил Стёпа. — И три раза: «черт, черт, поиграй да отдай».

— Поиграй да отдай, — повторил задумчиво Славка. — А давай, скажем, ты забыл спросить, а я забыл сказать, где лежат. Я ж потом найду.

— Ага. Щас! Сколько там было?

— Глянь в журнале. Не помню я, — нарочито небрежно ответил Славка.

Степа посмотрел в кондуит и присвистнул.

— Ищи, Слава. Ну ё в баню. «Не спросил — не сказал».

Славка стал обреченно отодвигать ящики стола, потом пошел в кладовку, зашелестел вениками, сбросил на пол упаковки с туалетной бумагой и бумажными полотенцами.

— Кот приходил? — спросил Степа.

— Приходил. Тут и ночевал. На кладовке.

— Умный, — похвалил Степа. — Там теплее. Ты ему дал чего?

— Дал-дал. Ты посмотри в туалете, Стёп. Может свежим взглядом?... Трофимыч, например, в аптечку прячет.

— Прячь — не прячь, придут, ножичек к горлу — всё отдашь. Придумали тоже. Кто был?— крикнул Степа из туалета. — Касса-то приличная.

— «Колхозники», — крикнул в ответ Славка. — Там срач — неделю Шуре полы драить.

— Уроды, — задумчиво отозвался Степа, перебирая аптечку.

— Уроды моральные, — согласился Славка.

«Колхозниками» большую разухабистую компанию прозвал Трофимыч. Приезжали «уроды» с неизменными трехлитровыми банками соленых огурцов, ящиком водки, салом, петрушкой—редиской, какими—то пирогами и прочей доморощенной огородной снедью. И самое главное — с мёдом.

Мед в бане, из-за постоянного нытья-жалоб уборщицы Шуры был под запретом. Администраторам вменялось в обязанность напоминать клиентам о том, что пользоваться медом для наружного употребления не разрешается. И в администраторской, и в самой бане развесили таблички: перечеркнутый бочонок с надписью «мед».

Запрет приезжающим был, конечно, до интимного места. Да на мед обычно и не обращали внимания. «Клиент — король — он денежку в клюве несет» — не раз повторял Наиль. Но одно, если культурная тётя пыталась избавить себя подобным народным способом от целлюлита, и другое…

«Колхозники» не только мазались медом сами. В мёде были столы, скамейки, посуда, лежаки в парилке, простыни, унитаз, короче — всё.

Мёд был везде. Всё было в меду.

Но и это было еще не всё.

На полу лежал слой яичной скорлупы, раздавленных огурцов и недоеденных пирогов, квашенной капусты и битого стекла, тушенки и зеленого лука.

Пол был липкий от меда и грязных башмаков.

Не лучше было и в парилке.

«Уроды!» неизменно в голос причитала Шура.

Так и прилипло.

После «колхозников» баню до обеда не сдавали. На уборку уходило втрое больше времени, чем обычно.

— Ты с ними что ли хватанул? — спросил Степа.

— Чего хватанул? — подозрительно отозвался Славка.

— Сладкой водочки.

— Это у меня зубной эликсир. Мост еще не притерся. Полоскать приходиться.

— Гунде расскажи.

— А Наиль знает, что я зубами занимаюсь.

Через полчаса совместных поисков деньги нашлись в керосиновой лампе.

— В милицию надо работать идти, — похвалил Степа. — Или вспомнил?

— А я и не забывал, — буркнул Славка. — Я проверить хотел.

— Чего проверить?

Славка не ответил, быстро оделся и поспешил на автобус.

Время было дефицитное. Соль, мыло, сахар, носки… Дефицит не исчезал, а ходил волнами. Сегодня есть, завтра нет. А послезавтра — снова здорово.

С сахаром схема была такая: подсолнечное масло обменивалось на кругляк, лес меняли на пищевую жесть, пищевая жесть шла в Прибалтику, прибалтийские консервы в обмен на пищевую жесть везли на Украину, а украинский сахар Трофимыч развозил прямо по магазинам, сразу получая наличные.

Бухгалтер и кассир не успевали пересчитывать захватанные купюры. Толстые денежные пачки перевязывали тоненькими цветными резинками и складывали в пустые мешки из-под сахара.

Сахар сменила тушенка с военных складов, тушенку — соленья и маринады, маринованные помидоры — трикотаж из Эстонии, трикотаж — электрокабель, кабель — телефонные аппараты, телефонные аппараты — канализационные люки….

Вот тогда-то Трофимыча стали звать Генералом.

Он поменял квартиру, ездил на новенькой иномарке. Рестораны, женщины, пышные застолья хоть и стали частью жизни, но азарт не убавили. Трофимыч читал бюллетень Торгово-Промышленной палаты, выписывал газеты по экономике и бизнесу, нанял юриста, купил место на товарной бирже.

Цены выросли, дефицит постепенно сдулся, народ наелся, магазины стали плохо расплачиваться. Денег в обороте не хватало. В банке с кредитом тянули. Не отказывали, но и не давали. Нужен был свой человек, который знает «кому», «как» и «сколько».

Весна выдалась ранней. Трофимыч заключил договор с закарпатским еще совхозом и пригнал фуру черешни. Часть черешни уже «поплыла», но он и ее сдал на «плодово-выгодный» комбинат, который выпускал и повидло, и джем, и бормотуху из местных яблок.

И хотя время восковой спелости прошло, Трофимыч решил рискнуть и купил еще партию — черешня бойко шла на рынке.

Машина задержалась и пришла через две недели. Вместо черешни в рефрижераторе колыхалась бордовая масса в которой плавали размокшие куски гофротары.

Комбинат взять липкую жижу даже бесплатно не захотел, пришлось платить за свалку. Совхоз возмещать убытки отказался. Арбитраж Трофимыч проиграл — в договоре не было указания на деревянную тару, которая была дороже, и хохлы на этот раз схитрили. Тяжба с перевозчиком тоже ни к чему не привела.

«Спекуляцией мы занимаемся, вот что, — говорил Трофимыч своему заместителю. — Нас бы в советское время законопатили, куда Макар телят не гонял. И правильно бы сделали, между прочим».

Далеким чем-то, нутром, Трофимыч понимал, что торговая вакханалия закончится, примет устойчивые формы, многочисленные перекупщики исчезнут, наступит время производителей, капитаны вернутся на судна, снова встанут у руля. Труба задымит.