Маргарита Меклина - POP3

Милая Рита,

вот уж даже и не знаю, о чем рассказать, о чем поведать… только что вернулся из, да позволительно будет сказать, деловой поездки (мерседесы и вольво по обыкновению отлетали назад, как пыль — один из них, впрочем едва не прибил меня дверью) и, вот, грею ноги на чашке кофе. По потолку ползет трещина — мистер Питкин в тылу врага.

Иногда, покидая кромешные глубины соцерцания, которые даже лучи, нашего, заметьте, солнца не в силах пронять, я принимаюсь раздумывать над вашим предложением касательно великого американского романа… хорошее предложение, славное предложение… — и впрямь бударажит кровь и кружит голову. В самом деле, с чего бы эдакого нам начать? С перелетов ли пернатых? С тихоокенских ли лайнеров и хрупких теней женщин, придерживающих на ветру шляпы? С любовной интриги английских пациентов или же найденных в шкапу писем Гертруды Штайн, испещренных неизвестными заметками к становлению в том числе и американцев? Либо с леденящего кровь убийства соседского кота по имени Джимми Хендрикс? А кто такой Morisson?

Право, не знаю. Голова идет кругом. Выбор едва ли возможен, — хочется всего сразу да к тому же еще и тихих признаний за гардинами. Но, как бы то ни было, надеюсь, ваши экзамены не до конца изопьют вашу кровь и вы, подобно птичке Феникс воспрянете с невероятными идеями, которые я, как старый ворчливый слесарь в проволочных очках, буду пилить, верстать, клепать, и все такое. Отрадно было узнать, что я не показался Терри зловещим придурком. Хотя в наших краях люди необыкновенно милы, мечтательны, не испорчены тлетворными веяниями современного искусства, хотя разбираются в нем с несравненной проницательностью. Однако довольно… а то еще и о каннибалах захочется поговорить, а тут ночь на дворе, хоть и белая, но все-таки… Хотел было о чтении, книгах, созвездиях и будущем, но, чувствую, не достанет мне на это сил. Поэтому позвольте, любезная Рита, легко обнять вас на воздушных путях и пожелать доброго утра.

Дорогой Аркадий,

Здесь все хмуро, упаковано в кубики, где сидят шестеренки, тыкающие наэлектризованными пальцами в клавиатуру. Давайте с Вами поедем в Париж. Сестра сказала, что из России сейчас никого не выпускают и даже скоро прекратят хождение долларов (по мукам). Это правда?

Приезжайте, дорогой Аркадий, в Нью-Йорк, и мы напьемся, накуримся гашиша и пойдем в Белый Дом. Или приезжайте, дорогой Аркадий, в Париж, и мы напьемся, накуримся гашиша и пойдем познакомимся с Сартром или Франсуа Миттераном. Или с Матиссом. Мы с ними выпьем и накуримся гашиша (курят ли гашиш?) Или поедем, дорогой Аркадий, в Австралию и встретим там отца Бродского, напьемся, накуримся гашиша и пойдем стрелять пушистых незлобных опоссумов. Или коал. Мы их поснимаем сильными руками с деревьев и наколем их гашишом, и напьемся, и из Австралии поедем в Нью-Йорк, где разбомбим все галереи, где мы будем пускать бумажных журавликов, начиненных динамитом, на воротил мира сего. И всех clairvoyants мы вздернем на реи и будем пить под черным флагом пиратское пиво. Или давайте поедем, дорогой Аркадий, в Стокгольм…?

Рита, вы уж простите, но я кручусь здесь налаживаю —

Заканчивал верстку митиного, вроде как последнего журнала, а по пути читал супермогутина. Жалко, конечно, что этот жанр повествования (ну, назовем его «городским путешествием»), начавшись Лимоновым, так и не продолжил себя. А теперь все сначала… Жаль. Вот, пожалуй он, великий супермогутин, грустно мне напомнил лихие времена полночных ковбоев. Не стану вас более отвлекать, ваш — аркадий.

Милый Аркадий,

Избраннику моему за пятьдесят, у него куча долгов, детей и на обочине дороги крепостная жена, и меня это страшит. Результатом моих необузданных чувств был поход к некой Нэнси с пристальным взглядом, прерывающей свой плавно льющийся диалог краткими пробежками к жарящейся на сковородке рыбе и кричащим потомкам. В небольшом «офисе» ее лежали гадальные карты и висели иконы. Оказалось, она югославка. «This is not a true love», сказала мне Нэнси и мои бурные чувства приспустили свои паруса. За немудреные ее предсказания пришлось мне выложить тридцать долларов. Тридцать за двадцать. Тридцать долларов за двадцать минут.

Милая Рита,

неужто вы на самом деле столь увлечены персидским принцем? Сужу по замечательному боевому кличу, который вы издали на службе поздним утром и который прожег письмо до самого седьмого дна. Но, право, не знаю, что и сказать — мне бы так хотелось вас утешить, однако вздумай я даже надеть бронзовые когти, златые обручи с пудовыми смарагдами и турецкие шелка или же вдобавок окружить себя чадом индийских свечей, — стань я швырять карты Таро налево и направо (попутно норовя свернуть висельнику голову)… вы ведь, — правда? — все равно этого не увидите, а, главное, не поверите в мои самые искреннеишие намерения, а проделай я все это в одиночестве, какое поистине сомнительное зрелище собою бы представил! Не приведи Господь. Вот поэтому остается (если удастся) черпать утешение в том, что вы не стали свидетелем моей пагубной травестийной страсти и горлового пения.

Словом, не грустите, то есть не грустите так самозабвенно-лихорадочно 8-).

Сегодняшний день был абсолютным по части глупости. Я, право, стал сомневаться, смогу ли написать эти строки, а посему, если и найдете в них что-либо предосудительное, не взыщите — просто, вообразите пожилого человека, утратившего «даже желание желать» (все тот же Иван Алексеевич). Кажется, там у него еще так:, «не было счастливей Темир Аксак Хана во вселенной, не было во вселенной красавицы, которая б не мечтала припасть к его узкой темной руке в бирюзовых кольцах… Где теперь они…» и так далее: растрескавшаяся лазурь куполов, зной полуденных мазаров, что то еще, наверное. Река Ковсерь.

Вы упоминали Гебрана — не тот ли это, кто у нас пишется как Жебран (тоже из мудрецов «и, вот, корабль приблизился к берегу» — интересно, кто же кому слал подарки Экзюпери ему или наоборот? Лень подняться и справиться. Впрочем, надо бы это сделать, уж больно захотелось освежить в памяти как кончаются миры в пыли базаров.

Наше водянисто-сизое небо покуда легко розовеет за крышами на западе. А там, где небо сквозит в тонких изрезанных ветвях, оно отливает пыльной тусклой желтизной. Быть может, черное в присутствии синего порождает желтое? Что-то скажет советник Гете! Но я люблю желтый цвет. И свет тоже. И вас, — good morning! Неизменно ваш — а.

Дорогой Аркадий,

кропаю на работе Вам это письмо. Как раз, наверно, в процессе рассказа Вам о Байерсе и родится статья.

Генерал (будем называть его просто V.) сказал мне, что Байерс в последние годы жизни носил специальное покрытие на глазах, с коим его и изобразил другой известный художник Sigmar Polke, чья выставка, кажется, проходит сейчас где в Нью-Йорке.