Фигль-Мигль - Ты так любишь эти фильмы

Чтобы отвлечься, я взялся за плеер. Вечером и ночью и в любое другое время суток я надеваю, устав, наушники и принимаю позывные всех музыкальных и немузыкальных радиостанций, какие только есть на FM и средних волнах. Музыка утешает (кроме классики и церковных песнопений, от тех на душе ещё тревожнее), разговоры делают мир радостнее и проще — особенно когда слушатели звонят на свои излюбленные радиостанции, отвечают на вопросы, передают приветы, рассказывают смешные истории. Или придёт в тематическую передачу крупный учёный, эксперт. Или читают и обсуждают отрывки из какой-нибудь новой книжки. Или вдруг прозвучат в интервью надёжные голоса известных культурных деятелей. (Я всегда думал, что жанр интервью — это когда вопросы короче ответов. Теперь в сомнении.)

Я слушаю любой формат. Если песня или разговор не нравятся, ухожу на соседнюю радиостанцию и дальше, дальше — плеер-то под рукой, знай крути колёсико. Сперва я стеснялся слушать шансон, но потом привык (в наушниках же, кто узнает?), хотя пропускаю песни откровенно блатные, прославляющие воров и почти все с женским вокалом.

Я знаю, где и что можно услышать, узнаю голоса, песни, начальные аккорды. Везде есть базовый репертуар, как хлеб и вода в рационе: «АББА», Джо Дассен, Высоцкий, группа «ВИА Гра», группа «Кино» и группа «AC/DC». Есть репертуар, который я про себя называю супер-базовым: Высоцкого крутят почти все, да и «АББА» тоже. Их я мог бы слушать и подряд, у меня есть альбомы, целая коллекция — но с радио выходит интереснее: никогда не знаешь, на что и в какой момент наткнёшься, в каком будешь настроении (хотя какое оно может быть? малоприемлемое либо совсем невыносимое) и чем неожиданно новым наполнятся звуки знакомые, как собственная боль — эгоистическое сравнение, но другого в голову не приходит, могу только добавить, что боль вытесняется звуками и потом, возвращаясь, звучит их смиренным уступчивым отголоском, так что звуки все же главенствуют, по крайней мере, я прикладываю усилия, чтобы так думать.

Я послушал и шёпотом подпел (я подпеваю шёпотом или даже молча, в душе, потому что Бог знает что слышно сквозь эти стены и в любом случае выходит некрасиво) сперва «Have you ever seen a rain!», потом «КА-ПИ-ТАААЛ! ЛА-ЛА-ЛА!!! КА-ПИ-ТААЛ!», и «Гори звезда моя, не падай», и «Эй, ямщик, распрягай лошадей, я не еду, не еду я», и наконец «Moonlight and vo-o-dka take me awa-a-у», но сегодня это не успокоило, и я решился позвонить Хераскову. Ведь он позволил мне звонить, подумал я, может быть, это не будет выглядеть навязчиво, если, допустим, звонить раз в месяц — а когда он даст понять, что раз в месяц — слишком часто, можно звонить раз в полгода или раз в год, на какой-нибудь главный праздник. (Какой именно? Новый Год? Это семейный праздник и очень нервный. День Победы? А вдруг он при модных взглядах? Седьмое ноября? Нет, может выйти совсем неловко, и то же самое насчёт Пасхи. Значит, разузнать, когда у Хераскова день рождения и звонить, скажем, накануне, потому что в сам день рождения ему будет не до меня, а в последующие дни тем более.) Ну а если и этого много, я всегда смогу извиниться и перестать навязываться.

— Приветик, — сказал Херасков, — хорошо, что позвонили. Послушайте, будьте моим респондентом, а? Хочу проверить одну догадку. Вы в кино ходите?

Я понял, что имели в виду авторы старых книжек, когда писали от лица своих героев: «Я возликовал». В кино я ходил. Может быть, не часто и в кинотеатр попроще, и только на режиссеров, именам которых я доверял, — но тем не менее…

— «Чёрную книгу» видели? Верхувена?

Я возликовал вторично. Этот фильм я видел, даже у меня были какие-то соображения, которыми я на обратном пути поделился сам с собой. Я посмотрел на часы. Перед тем как звонить, я поставил их рядом с телефоном, чтобы не увлечься. Двадцать минут — это будет прилично? Сможет он, наверное, потратить на меня двадцать минут раз в месяц, если сам же и предлагал?

— Последняя работа мастера производит удручающее впечатление, — сказал я, делая судорожные попытки говорить спокойно и по существу и в следующий уже миг за произнесёнными словами с ужасом ощущая, что перегнул. — Этот фильм фальшивый до такой степени, что и строго документальная правда становится в нём фальшивкой, а титры «основан на реальных событиях» — издевательством. Наверное, это из-за отсутствия психологической достоверности, разных мелких деталей, из-за плохих актёров. Вы заметили, там нет характеров, одни амплуа? Или вот клише — он же весь построен на клише, взятых из учебника истории, из других фильмов, — я не против клише, но пользоваться ими нужно чётко, сухо — а не комкать и валить в кучу, лишь бы было. Вот Де Пальма в «Георгине» умудрился рассказать сразу несколько историй, пусть невнятно, но интересно и правдиво, — а здесь те же несколько историй, каждая хочет быть главной, все они друг друга душат, и ни одна в итоге не выглядит ни трогательной, ни убедительной, хотя на деле они именно такие и есть.

Я перевёл дыхание. Телефонная трубка в насквозь, кажется, мокрой руке прыгала так, словно я держал не трубку, а собственное бухающее сердце.

— Да-а-а?

Мне стало дурно, и стул, на котором я прочно сидел, поплыл по внезапно накренившемуся полу. Значит, Хераскову «Чёрная книга» понравилась! А я кинулся очертя голову со своим мнением, вместо того, чтобы аккуратненько выяснить, какого мнения он! Моё мнение уже казалось мне глупым, нелепым, напыщенным. Но хотя я думал о нём именно этими словами, признавая их заслуженность, уместность, к отречению был не готов. Я всегда — видимо, и это часть болезни — затаивался, но не отрекался. «Вы правы, наверное», — говорил я, а сам потихоньку думал: «что ж поделаешь». Не переходил со своей неправильной стороны на чужую правильную, и даже не потому, что у меня возникали сомнения, а так ли уж правы те, другие — нет, просто не мог, а вопрос о правоте никогда передо мной по-настоящему не стоял, хорош бы я был в противном случае.

— Чтобы не быть голословным, — сказал я. — Вы помните хоть одну реплику этого героя-подпольщика, который на деле мародёр и предатель?

Херасков задумался.

— Помню! — обрадованно воскликнул он, когда я уже приготовился душою скромно торжествовать. — В самом конце! «Скоро ты воссоединишься со своею семьёй. А может быть — кто знает? — и с Мюнце». На словах «кто знает» он засмеялся. Так, тихонько.

— А хоть одну реплику Мюнце?

— «Ты меня, наверное, за идиота держишь?» Это в сцене разоблачения. — Он фыркнул. — Ладно, ладно. Победили. Ну так и что?

— А могли немцы на исходе войны послать самолёт бомбить одну-единственную жалкую ферму — и не потому, что там склад листовок или боеприпасов, а так, в виде отместки?

— А это, может, и не на исходе было. Фильм в каком году начинается?