Фигль-Мигль - Ты так любишь эти фильмы

Когда в расходящейся толпе я внезапно увидел Сашу — задранный нос, прямая спина, собака под мышкой, невзрачный педант в очках почтительно рядом, — что-то во мне сломалось. Теперь я знал, что не отступлюсь, что пожертвую всем: понимая, что жертвовать — бессмысленно и недостойно, не отступать в данном случае — извращённая отвага сильно сродни малодушию. Бац на колени, «останься со мной». Где кабак, там и мой дружок. Дураки да бешены, знать, не все перевешаны. Которая рука крест кладёт, та и нож точит. Судьба не хуй, в руки не возьмёшь. Нам легче от смеха и мы никому не помеха. Ха и так далее, конец цитате.

— Мне понравился ваш племянник.

Он мне действительно понравился: нагловатый спокойный парень в хорошей физической форме, наверняка паршивая овца в семье. И Анна Павловна прекрасно понимает мою шпильку (нелепая вещь намёк, который не обидел, потому что его не поняли), её лицо становится ещё благостнее и мудрее.

— У Дениса непростой характер, но он образованный, интеллигентный человек.

«Вот так!» — говорит её взгляд. «Не верю! — огрызается мой. — Интеллигентный! Школу в детстве каждую четверть поджигал, или всего лишь ежегодно?»

— Некоторый нигилизм в его поколении — это часть защитной реакции.

— На что?

— На политическую обстановку в стране, — любезно сообщает Анна Павловна. Как она умеет издеваться, не издеваясь.

Ну да. Будет такой волноваться из-за политической обстановки. Я приподнимаю брови. «Это вы не волнуетесь, многоуважаемый, — говорит ледяной взгляд завуча. — А у молодых людей есть все причины и даже желание отвечать за собственную страну».

— А у Базарова было желание отвечать за страну?

Анна Павловна смотрит на меня как на ученика или барана. Ни один учитель русского языка и литературы во взрослом разговоре с претензиями не придумает сослаться на русскую литературу. Место русской литературы — за партой и в библиотеке, на юбилейных плакатах и научных конференциях, вдали от взрослых претензий. Потому что русская литература — это, конечно, очень хорошо. Но взрослым ответственным людям приходится иметь дело совсем с другими реалиями.

— Мне кажется, — продолжаю я, — в русском нигилизме политика вообще всегда притянута за уши. Русский нигилизм отвергает существующий порядок вещей лишь потому, что тот под рукой. На деле ему не нравится, что вещи находятся в каком бы то ни было порядке. И наследники Базарова — не советские комсомольцы, а советские панки. Вы ведь не думаете, что советские панки противостояли конкретно советской власти?

Анна Павловна не думает и даже не слышит.

— И это здравая позиция. — Я придаю своему голосу лекторскую весомость. — В современную эпоху, и не только в России, и, возможно, не только в современную эпоху, иметь какие-либо политические взгляды означает дать возможность манипулировать вами лицам, для которых политика — профессия или инструмент. Не обладая необходимой полнотой информации, вы не можете ответить на вопрос qui bono — главный для уяснения содержания конкретных политических мер и мероприятий — и практически всё вынуждены принимать на веру. А ещё заметьте, как легко использовать человека, у которого есть убеждения, но нет информации. Да даже если бы и была — неужели он бы ей поверил?

— То есть у человека с убеждениями нет совести?

Я осекся, словно сам выболтал заветное. Но если она это понимает… как же так… Я поспешил скрыть удивление.

— Вы прекрасно сформулировали.

В ответ Анна Павловна, прекращая беседу, которая только-только становится интересной, сухо просит подписать бумаги. Бедняжечка. Знала бы, в каких бумагах фигурирует.

Сплавив братишку, я задышал свободнее и дышал до тех пор, пока не получил очередные инструкции. Контора предлагала, пока что на выбор, а) создать нестабильность, б) отчитаться за расход сумм по проекту «мировое господство». Создавать нестабильность мне предлагали через два раза на третий, но столь откровенной угрозой это ритуальное требование сопровождалось впервые. В рамках проекта я купил себе машину представительского класса, а кто-то — островок, виллу, молодую жену, не важно что: проект «мировое господство» давно превратился в синекуру и заложенный в бюджет грабёж бюджета. Никто не требовал по нему никакого отчёта, за исключением квартального, а в квартальном достаточно было указать в нужной графе потраченные суммы.

Кроме того, мне вменялось наладить/упрочить связи с прогрессивной российской общественностью, предоставить ежегодный список агентов — провокаторов и содействовать слиянию и поглощению, что бы это ни значило.

Кто-то в руководстве рвал и метал. Причины могли быть разные: смена курса, интриги, кадровые перестановки или после совсем уж непристойных трат какого-то одного агента решили щёлкнуть по носу всех остальных.

Я разглядывал запрос, отыскивая в нём почерк новой метлы, следы усилий клеветливого духа, отпечатки пальцев кознестроителей. В отличие от нормальных людей, мы, конторские, лишены возможности посплетничать с коллегами. Я не мог позвонить по телефону и бодро сказать: «Хай, Вася! Не знаешь, что происходит?» — и равно никакой гипотетический Вася, окажись он даже моим соседом, партнёром по гольфу, любовником моей жены, не умел бы перекинуться нужным словом со мной, или хотя бы подмигнуть. Каждый из нас сидит на своей одинокой льдине, в компании с ненастоящим голосом рации и без шанса опознать коллегу в мимобредущем пингвине.

Махнув рукой на отчёт о суммах, я перешёл к агентам-провокаторам и достал копию прошлогоднего списка. Я составлял его по классическому принципу: что-нибудь из телефонной книжки, что-нибудь из атмосферы, а что-нибудь и наобум. И выходило не менее успешно, чем если бы я прилежно таскался по мероприятиям города. Анна Павловна, например, сделай я ей прямое предложение, с негодованием бы его отвергла, и всё же давным-давно была почётным агентом-провокатором и принесла Конторе, сама того не ведая, пользы на три медали. Не покидая своего кабинета, я завербовал даже одного попа — любителя контактов с телевидением — и многих русских патриотов, как нельзя лучше позорящих Россию своими выходками… Эти люди всё делали сами, и я не стал навязывать себе лишний труд, а им — угрызения совести. Единственное, за чем приходилось следить, была ротация.

За окном тем временем повалил снег: весёлый, лёгкий, весь в розовой дымке невидимого солнца. Равнодушная природа сияла, не осуждая моих планов.

Я сложил бумаги в сейф, запер и поехал в одно из омерзительных заведений фаст-фуд на Невском, на встречу с агентом-провокатором.

Да, один-то настоящий агент-провокатор — то есть такой, который знал, что он агент, — у меня был; этого требовал хороший тон.