Олег Ермаков - Иван-чай-сутра

— А население?

Он заглянул за шкаф. Убранная постель была пуста. Тогда Кир схватил яблоко и захрустел им. Он подошел к окну.

— Хм, а казалось, речка должна выйти из берегов. — Он взял еще одно яблоко. — Где тут санузел?

Маша неопределенно кивнула за окно. Кир вышел в сени и увидел старуху в черной юбке, сером фартуке и малиновой выцветшей кофте с закатанными рукавами, повязанную платком. Она сидела перед узким деревянным корытцем и равномерно рубила ступкой крапиву.

— Доброе утро! — поздоровался Кир еще раз.

Лицо с крупным носом оставалось бесстрастным. Светлые глаза смотрели прямо. Белесо-золотистые как солома волосы выбивались из-под черного платка в мелкий горошек.

— Ясненько, — проговорил Кир и вышел на улицу. Где его тут же приветствовал петух яростно-злобным воплем.

Туалета он так и не нашел и помочился в бурьян, щурясь от яркого неба и солнца. Петух обнаружил его здесь и снова заорал. Кир возвращался в избу, поглядывая с опаской на ржаво-черную птицу. Неподалеку ослепительно белел березовый лес. Над домом, кладкой дров, укрытых панцирем коры и деревьями с темными бархатными стволами носились узкокрылые птицы с белыми грудками. «Ласточки? — определил Кир, но потом засомневался. — А может, стрижи».

Кир прошел мимо старухи с ее корытом, распространявшим терпкий зеленый запах, уже не заботясь о вежливых ритуальных вопросах и церемонных взглядах. Все было просто: старуха не видела и не слышала. И жила она здесь с дурачком. Правда, еще неясно, кто такой Митяй. Но, по крайней мере, других обитаемых домов в деревне не было. Соседний дом явно был нежилой.

— Убрать, что ли все это? — спросил он.

Маша пожала плечами.

— Убери.

Он сгреб солому и вынес ее в сени, подумал и пихнул ногой низкую темную дверь, ведущую куда-то еще. Похоже, это был хлев. Здесь тоже стояла кладка дров, перед ней чурбак с воткнутым топором; за перегородкой кто-то возился и чавкал. Под балками, обросшими куриным пометом, мелкими перьями, лежала солома, — туда он и швырнул охапку. Вернувшись, он решил и стол поставить на место, взялся за него, составив предварительно кружку, стаканы, закопченный зеленый чайник на тумбочку, попробовал поднять. Стол оказался на самом деле тяжелым. Он быстро взглянул на Машу, но она стояла перед фотографиями на стене, и тогда просто потащил его за собой. Установив стол, он съел несколько яблок. Они были мелкие, но довольно сладкие.

— А где же этот… как его?

Маша ответила, что не знает, когда она проснулась, его не было.

— Бабка вроде живая, — заметил Кир. — А вчера умирала, еле говорила… Что будем делать?

Она крутила бисерные браслетики в одну нитку вокруг запястья и молчала.

— Тут, конечно, никакого транспорта. Далеко до железной дороги?.. Как они вообще тут живут?

Маша не отвечала.

Послышались тяжелые шаги, дверь открылась и в избу вошла старуха.

— Хде этот лось, — ворчала она, — буина. Надо печку топить, воды принесть, дать хряку… Все баба, буся. — Она повела головой и вдруг спросила: — Как зайшли в наше нырище?

— Спрашивает, — пробормотал Кир удивленно.

— В нашу олафу. Йисть, небось, хочете? Не з Турухтанова? Ай откуда?

— Да нет! — сказал Кир. — Нет! — воскликнул он громче.

— Махистров не переслал батарейки?

— Нет, мы… не знаем!

— Махистров, говорю, Василь Палыч… — Она замолчала и вдруг обернулась к окну. Кир с Машей тоже невольно перевели на окно взгляды, но за стеклом только сияла листва деревьев и реяли вверх-вниз белогрудые птицы. Кошки терлись о ноги старухи. Она стояла, беззвучно двигая бледными губами в пигментных пятнышках, тяжело вздымая грудь. Неожиданно кошки забеспокоились. Одна из них вспрыгнула на подоконник, за ней последовала и вторая, потом обе дружно соскочили и кинулись к двери, замяукали. И через некоторое время на окно легла чья-то тень, сипло кашлянула входная дверь, взвизгнули половицы в сенях и, наконец, отворилась вторая дверь, обитая драными тряпками, войлоком, и кошки уже заныли одурелым дуэтом, наструнив хвосты и задирая мордочки с огромными чашами глаз: в избу шагнул Горухта, босой, в мокрых штанах, солдатской куртке без пуговиц, с холщовым мешком в руке, наполовину мокрым. В избе запахло тиной. Кошки ринулись к мешку, заголосили жалобно. Темное лицо Горухты расплывалось в улыбке, сизые глаза, напоминавшие цветом воду местной речки, прищуривались, скалились зубы, желтые, торчащие, как у коня, но крепкие. Он бухнул мешок на пол, сунул внутрь руку и кинул кошкам мелкой рыбешки. Те, сразу утратив свое обаяние, захрустели головами, плотоядно урча. Нос старухин дернулся.

— Буина, на Лымне был? Ах, батька твой гунка кабацкая и этот рыбак. Пошто сбёг? А поросенок з голоду пеёт? А у буси руки болять? Вчера к дождю всю ломило, головы поднять не могла. А он женуть тыю рыбу по Лымне. Кляпа ты там наловил?

Горухта быстро посмотрел на Кира с Машей, улыбнулся. При взгляде на старуху свел брови, махнул рукой.

— А, буся! Емшан! — Он скривился, как будто на язык попало горькое. — Горухта добле. Буся — емшан. — Он лукаво покосился на парня и девушку.

— Лось! Хто у нас в хате? Девка с вюношем?

Горухта застенчиво кивнул.

— Леля, Крын.

— Да нет, нас зовут, — начал Кир, но замолчал.

— Хто, говорю?! — грозно прикрикнула старуха.

И Горухта виновато взял ее за руку, наклонился к самому ее уху и гаркнул, что есть мочи:

— Леля! Крын!

На лице старухи отразилось беспокойство. Она как будто перебирала имена в памяти.

Горухта посмотрел на Кира с Машей, кивнул на мешок рыбой.

— Горухта добле, добле Горухта. Горухта пецися, пристяпати кляпцы в желды на Лымне. Горухта семо онамо. Споймай — рыбицы. Гы-ы! — Он выпустил было руку старухи, чтобы взяться за мешок, но та поймала его за руку.

— Ня по Григорю Фанасичу? Ай как?

Горухта посмотрел на Кира с Машей.

— Ме! Леля и Крын сице! — крикнул он.

Старуха задумчиво качнула головой, как будто повторяя про себя сказанное им. Если она вообще его слышала.

— Григорь Фанасич не сродственник ваш? — спросила она.

Горухта вырвал руку у старухи и, присев на корточки, покопался в мешке, достал крупную рыбину, показать «Леле» и «Крыну», и та вдруг ожила, хлестнула хвостом, выскользнула на пол, запрыгала к печке. Кошки, вздыбив загривки, тут же кинулись за ней и одновременно вонзили в нее когти, дико шипя, вращая глазами.

— Мёлки! Кшить! — закричал Горухта, пытаясь отпугнуть кошек. Но те вцепились намертво. Тогда он схватил полено и швырнул в них. Кошки только пригнулись, прижав уши. Горухта подбежал, цапнул рыбину корявой пятерней, совершенно не опасаясь кошачьих зубов, и только тут они отступили.

— Мёлки! — закричал он гневно на кошек. — Горухта детель! Дублий Горухта. Споймай рыбицы!