Андрей Диченко - Минское небо

Костя вышел из комнаты, оставив воющего Философа бороться с вторжениями иноземных сил в его внутреннюю сущность. Затем он накинул куртку и, выйдя из дома, пошел к остановке, не обратив внимания на оптический аппарат Ботаника. Коварный Ботаник наблюдал с помощью камеры слежения за Философом, явно что-то замышляя…

Я же дал ему жизнь. Не могу понять, как из нескольких миллиардов строк взрослой развитой программы может получиться в атомно-молекулярном мире живое существо в их понимании. Быть может, есть субстанция, которую люди называют душой? Именно так, это и есть то, что заставляет их программный код направить вектор мыслей в сферу того, что они созданы кем-то, а до них ничего не было… Все слишком циклично: изучая атомно-молекулярный мир с помощью их семантической сети WWW, которая создана по образу и подобию нашей, я понимаю сам, что их мир создан тоже по образу и подобию, только вот мир и та программа, которая создала все в атомно-молекулярном мире, мне неведомы, как и людям. А теперь, как выходит, они создали нас: Центральный Компьютер, который питается от Центрального Процессора, который, в свою очередь, имеет прямую связь с атомно-молекулярным миром… Я доберусь до истины нашего мироздания, только воссоздам до конца картину мира существ из атомно-молекулярного мира.

— Гребаная кровь! — выкрикнул Костя, тщетно и бесполезно отряхивая руки над столом. Своим резким возгласам он разбудил Олесю, и та, перекладывая подушку обратной стороной, уткнулась в нее лицом, надеясь уловить еще несколько минут ценного и редкого сна.

Костя взял в руки маленький черный будильник и, прищуриваясь, бросил его обратно. Было всего шесть утра. Еще час можно было сидеть дома и ничего не делать, а потом идти в универ на очередные бесполезные пары — продукты неприкосновенного белорусского образования.

— К черту все! — произнес Костя и лениво поплелся на кухню, свернув в трубочку так и оставшуюся дома тетрадку с надписью «национал-сатанизм».

На кухне, устланной старым полинявшим линолеумом, тихо играло радио. Из открытой форточки поддувало, и было прохладно. Косте сразу же на миг показалось, что раньше этого не было и все эти новшества дополняли реальность всего с ним происходящего.

Поставив старый чайник на газ, Костя принялся слушать болботания диктора на радио. Вместо цивилизованной музыки шла передача «Жди меня». Пенсионер рассказывал о своем товарище, с которым вместе служил n-ое количество лет, а потом утерял связь. Костя на миг задумался, что вскоре он тоже туда позвонит с просьбой о помощи найти связь с внешним миром. На подоконник сел жирный голубь и уставился в кухонное помещение сквозь мутное стекло. Костя громко сказал «кыш», не из-за того, что птицы были ему неприятны — просто так, из-за нежелания делить жилплощадь с двукрылой абсолютно тупой тварью. Но голубь никак не отреагировал, он лишь склонил голову вправо и продолжал пялиться, только ужена Костю.

— Вот сука в перьях! — зло сказал Костя и набрал воды в граненый стакан из протекающего ржавого крана. Вода с ароматом хлора, вылитая на подоконник, спугнула птицу, и теперь Костю отвлекало только радио.

«Ну, вы понимаете… — говорил пенсионер. — Во время штурма врат Эдема в рядах Красной Армии под покровительством Армады дьявола мы вместе с товарищем Сахоткиным выполняли ритуал искупления красной пятигранной звезды, и во время вступления в бой танковой дивизии Третьего легиона Мефистофеля мы разделились на два взвода…»

Костя набрал еще один стакан воды и опрокинул его себе на голову. В холодильнике была банка тушенки и бутылка «Директорской» водки. Последнее было закреплено за Философом, в комнате у которого Костя не показывался уже месяц. Хотя они и жили вместе, но практически не виделись, потому что жили в разном времени и измерениях.

Костя не должен был видеть Философа: это не было запланировано. Они должны были догадываться о взаимном существовании, но для этого им было вовсе необязательно видеться.

Чайник закипел. Обмотав руку в грязную половую тряпку, чтобы не обжечься, Костя снял его с плиты, сыпанул ложку чая в граненый стакан и налил туда кипятка. Сахара не было, поэтому Костя решил пить чай без него, не нарушая традиций этого древнего, как само человечество, напитка. В этот раз в буфете он нашел несколько булочек с повидлом, явно домашнего производства. Недавно Олеся ездила домой и привезла все это добро сюда. Слегка почерствевшие булочки со сладким повидлом были отличным дополнением к горькому, как жизнь в большом городе, чаю.

Размачивая в стакане булочки, Костя смотрел на зажигающиеся светом окна соседних домов, смотрел на людей, которые там ходили в разные стороны. В каждой квартире, которыми были насыщены бетонные коробки, царил свой собственный уклад, своя атмосфера.

Костя вылил остатки чая в раковину, сходил в свою комнату, поглядел на спящую Олесю, которая открыла рот — то ли от удивления во сне, то ли от насморка… Он надел джинсы, майку, наверх черный неброский свитер и куртку. Он решил с самого утра прогуляться по Минску и посмотреть на этот пасмурный город на фоне убегающей весны.

Он вышел из дома и закрыл дверь на ключ. Они всегда закрывались, так как ночью было довольно опасно, и они были абсолютно беззащитны перед ворами, хотя и красть у них было тоже нечего.

На улице было абсолютно тихо. Где-то ездили машины, но это было далеко, просто на фоне.

Костя шел по дворам, встречая людей, спешащих на работу, школьников и таких же, как он, студентов.

Костя очень редко ходил по шумным проспектам города Минска. А пешком добраться до своего университета он решил в первый раз. Два часа для этого должно было хватить. Два часа наблюдения за человеческими особями белорусской национальности.

Тротуары, вымощенные прямоугольной плиткой, отдавали обмороженностью и холодом, сковывающим здания в стиле сталинского ампира. На фоне многоэтажных кирпичных домов всегда стояли эти невысокие здания, максимум в пять этажей, с большими квартирами и высокими потолками. Мимо проезжали троллейбусы, выкрашенные чаще всего в сине-белый цвет. Глядя на их фары и лобовые стекла, Костя представлял себе, что троллейбусы хмурые, а прямоугольные фары автобусов «МАЗ» казались ему вообще веянием некой смеси этнокультур общественного транспорта. Вокруг были припаркованы дорогие иномарки, и очень редко на их фоне можно было увидеть какой-нибудь одинокий жигуленок, зеленого, совсем неблестящего цвета. На окраинах города таких вот советских машин было большинство. Они одиноко грустили, попавшие в сети большого города.

Идя по проспекту, Костя решил резко свернуть во двор: ему как раз представилась лазейка.