Макар Троичанин - Вот мы и встретились

- Давай, я сварю, - вызвался сам, зная, что готовку она не любит, и к качеству и разнообразию пищи равнодушна – лишь бы она была и побольше, - а ты пока изучай. А будет у нас, - стал придумывать на ходу, не особенно напрягаясь, - гречка с тушёнкой и морской салат. Годится?

- Я всё ем, - равнодушно согласилась Вера и ушла умываться и долго расчёсываться, а потом без промедления уселась за освоение электронной техники.

После обильного завтрака он, всё ещё пребывая в приподнятом настроении, предложил:

- А не смотаться ли нам на море?

Она улыбнулась, чуть осветив затемнённые зрачки.

- С тобой хоть на край земли.

- Вот поедем на самый-самый краешек. Собирайся-одевайся по-походному, а я пойду готовить транспорт.

У него был замечательный трёхколёсник – японский мотоцикл с коляской «Хонда», который приобрёл на зависть всем местным браконьерам на краевой таможне и пригнал своим ходом сюда. В это лето чудо-вездеход ютился невостребованным в сарае. Ивану Всеволодовичу очень захотелось посидеть за рулём сильной машины, для которой местное бездорожье было вседорожьем. Заправить её, подкачать шины, почистить и выкатить на старт не заняло и четвертушки часа, и Вера, молодчина, не задержалась, вышла к тому времени в брюках и куртке, хотя и не знала, что её ждёт мотоиспытание.

И вот они покатили – он в седле, она в люльке за щитком, и полевая грунтовая дорога убегает под колёса, годная только для проезда внедорожников. Оставляя густой шлейф пыли, которая всё равно забиралась и под шлемы и в уши, и в носы, оседала на шее, они рванули на большой скорости аж в 40 км/час, а больше сделать было нельзя, чтобы не превратиться в каскадёров. Дорога с подъёмами и спусками шла, в основном, по высокому берегу реки, а когда упиралась в скалу, то спускалась в речку и, преодолев её вброд по ступицы колёс, они выезжали на пологий низкий берег, а объехав скалы, снова возвращались на высокий, не затопляемый в половодье. И так несколько раз, пока долина не расширилась, река не разделилась на несколько рукавов, и дорога потянулась ровной лентой, позволив увеличить скорость до 70-80 км/час, и можно бы и наддать, но благоразумный водитель, беспокоясь за сохранность пассажирки, не стал рисковать, да и ехать-то было всего каких-то 20 км, так что очень скоро, не успев загримироваться пылью, они уже подъезжали к морю, ещё не видя его с низины.

На коротком низком пирсе сидели грузчики в ожидании катера, челноком сновавшего на мелководье между громадной баржей, замершей на рейде, и пирсом, перевозя всякие грузы. Около побелённых домишек пристани никого не было видно, не было никого и около десятка бараков посёлка. Не доезжая до них, Иван Всеволодович свернул на крутой серпантин, поднявший их на сопку, наполовину срезанную береговым скалистым обрывом, и там заглушил мотор. Когда Вера с его помощью выбралась из тесной капсулы и подошла к обрыву, он, не в силах сдержать экстаза, воскликнул, протягивая руку в сторону водной стихии:

- Посмотри, какая силища, какая мощь, какая красота…

- … и какой ужасный и холодный ветер, - продолжила она, оборвав его пафосную тираду.

Он обернулся к ней, улыбаясь.

- Тебе не нравится?

Она равнодушно пожала плечами.

- Я представляла себе его другим, - и объяснила: - таким, как показывают по телевизору: синим и голубым, с длинным и широким солнечным пляжем с красивыми загорелыми людьми, а вдали – корабли под парусами и многопалубные лайнеры. А здесь, - она стянула рукой ворот куртки под подбородком, - много воды, и больше ничего. И та сизо-синяя и тёмная, почти чёрная, горизонт закрыт стелющимся туманом, и никого на узком грязном пляже, а в море одна баржа с ржавыми бортами. Неуютно и тоскливо. Чем ты восхищаешься? Меня уже продуло насквозь, и если останутся какие-нибудь впечатления, то только жестокий насморк. Поедем отсюда.

Иван Всеволодович ничего не сказал, никак не защитил одно из чудес своего Дальнего Востока, молча сел за руль и даже не помог ей забраться в коляску. Ему было смурно от её, в общем-то, верного сегодняшнего впечатления, но и жалко, что природа такую красавицу наделила чёрствой холодной душой без чувства прекрасного и взлётов фантазии. Она всё чаще напоминала ему ожившую мраморную статую, внутри которой всё твёрдо.

Скатились вниз, обкатили пристань с другой стороны и выкатились на грязный пляж. Конечно, он не был усеян навезённым и просеянным кварцевым песочком, а был покрыт природными эрозионными отложениями, перемешанными за много веков со сброшенной сухой береговой растительностью, выброшенной морем морской капустой и водорослями, которые и сейчас валялись коричневыми, ржавыми и зелёными космами, высохшими маленькими крабиками и раскрытыми раковинами. Да и сам по себе песочек был не только кварцевым, но и с большой примесью других тёмных пород.

- Посмотри-ка, какое архитектурное совершенство и красота, - указал ей на скалы, громоздившиеся в береговом обрыве, уходящие гребнеобразной лентой в море, торчащие из воды толстенными пальцами и высоченными арками, - гляди-ка…

- И всё украшено птичьим помётом, - дополнила она красоту.

«Нет», - подумал Иван Всеволодович, - «рождённого ползать летать не научишь». Побрели медленно, проваливаясь в песок, по самому краешку набегавшей с шипением волны, и он не стал ей рассказывать, какие бывают грозные водяные валы, как шумит под ветром разбушевавшаяся в шторм стихия, как хлещет о скалы вспенившийся прибой, не стал, потому что ей не понять, не увидев, да и засомневался, что рассказ будет ей интересным. Брели, не торопясь, подбирая и рассматривая раковины, гальку, погибших крабиков. Она попробовала рукой температуру воды, сказала: «О-го!», попробовала на вкус и с отвращением сплюнула. Около скалы, в небольшом углублении, в хрустально-прозрачной воде нашли болтающихся в размеренной качке оранжево-зелёных морских звёзд и чёрных игольчатых морских ежей. Иван Всеволодович хотел вытащить и дать ей подержать, чтобы лучше рассмотреть, но она отказалась, спрятав руки за спину и пожаловалась на чаек:

- Как они скверно кричат, - и попросила:

- Поедем домой.

Вечером Вера уткнулась в ноутбук и просидела за ним до ночи, а Ивану Всеволодовичу ничего не оставалось, как заняться опостылевшей диссертацией, и он дал себе слово закончить её к льготной пенсии. В воскресное утро он снова попытался размягчить мрамор и предложил слазать на самую высокую гору близи посёлка, которую непременно покоряли все молодожёны, клялись там перед небом в вечной любви и верности, иначе можно было и загреметь вниз, а лететь туда аж 1200 м. Вера не выразила энтузиазма, но и не возражала, и они полезли. Хорошо, что у комаров, в отличие от геологов, завершился сезон, и только редкие и крупные кровопивцы пытались напоследок ещё насладиться последней кровушкой, предпочитая высасывать её из полнокровной альпинистки. Иван Всеволодович больше боялся клещей, и потому поднимался впереди, надеясь, что мелкие, но опасные тварюги осядут на нём, и всё равно проверял ведомую со спины через каждые четверть часа и снял-таки пару красненьких носительниц яда. Вера, надо отдать ей должное, не ныла и не канючила, а упорно продвигалась следом, изредка цепляясь за деревца и за выступы скал. Последние пару сотен метров надо было пролезть между известняковыми выходами и вскарабкаться по ним, и вот они уже на вершине, небольшая плоская площадка которой вытерта до блеска штанами многочисленных покорителей. Присели и новички. Вера тесно прижалась к Ивану Всеволодовичу, прислонив голову к его плечу.