Макар Троичанин - Вот мы и встретились

-2-

Звонок застал Ивана Всеволодовича сидящим у окна плацкартника поезда, неторопливо продвигающегося по разношенным железнодорожным путям к Дону и к городку, разросшемуся во славу румынского коммунистического диктатора Георгиу-Деж до размеров малого. Там в собственном доме в вечном ожидании сына, улетевшего в дальние дали Дальнего Востока, жили родители, до сих пор вкалывающие на советском фруктово-овощном комбинате и в страхе ожидающие пенсионного пинка за ворота. Мимо, медленно крутясь, проплывала тоскливая русская равнина, оживляемая только чахлыми лиственными рощами и дальним сизым лесом. Узкие извилистые речушки с голыми берегами с трудом проталкивали мутные вялые потоки сквозь заросшие длинной косматой травой русла, ныряли под железнодорожное полотно и исчезали вдали на долгом пути к Дону. Сонные деревушки, вскарабкавшиеся на еле приметные возвышенности, ещё дремали, кое-где подновлённые рядами стандартных кирпичных жилищ. И над всем раем – тусклое небо, завешанное не тучами, а какой-то серой пеленой, скапливающей скорый нудный дождь.

Телефонная мелодия «Держись, геолог, крепись, геолог…» бодро ворвалась в серую тусклость.

-Да? – поднёс геолог к уху телефон.

- Волшебник? – спросил всё утро ожидаемый голос.

- Вы? – выдохнул Иван Всеволодович, расплывшись в счастливой улыбке.

- Мы, - ответила, смеясь. – А вы почему смылись, не простившись? – услышал он приятный выговор. – Мне так хотелось вас проводить, сделать напутствие.

- Да я… - замялся беглец, не зная, как оправдаться. – Не хотелось вас будить.

- И напрасно! – гневно отрезала она. – Я бы вас и до вокзала довезла.

- Я и так вам доставил массу неудобств.

- И опять напрасно вы так думаете, - возразила и попеняла со смешком: - А ещё ясновидящий. Спасибо за царь-рыбу и жемчуг-икру. Зачем так много – мне их и за месяц не осилить.

- Чтобы вы дольше обо мне вспоминали, - сказал ясновидящий, чуть понизив голос, чтобы она не приняла надежду за наглость. А она только засмеялась, но ничего не пообещала.

- А когда только вечером обнаружила на телевизоре сияющий сине-фиолетовым светом огромный яхонт-изумруд на белоснежной подставке, то совсем обалдела. Как его зовут? – голос её стал грудным, тёплым.

- Аметист, - назвал щедрый даритель. – Как раз к цвету ваших глаз. – Он ясно увидел её часто меняющие оттенок чувственные синие глаза под густыми волевыми бровями вразлёт, почти сросшимися выше переносицы, немного длинноватый и слегка вздёрнутый нос экспансивной натуры, полные губы большого рта человека с сильным характером, всё её лицо, сразу запавшее в сердце и в душу. – В каком месяце вы соизволили появиться на свет божий?

- В феврале, 25-го.

- Значит, я угадал с подарком, - обрадовался Иван Всеволодович. – Вы – из рыб, и, следовательно, аметист – ваш талисман.

- Правда? – обрадовалась и она. – Преогромнейшее вам спасибо. Как не вспоминать вас после такого подарка? – И вдруг предложила: - Знаете, что: обратно будете возвращаться, заходите.

У него перехватило дыхание и, не веря в удачу, он попытался отшутиться:

-Я буду ждать вас на тротуаре, на том же самом месте.

- Вот и договорились, - согласилась она. – Ой, я опаздываю на репетицию. До свидания, маг.

- Постойте! - придержал он её. – Я так и не знаю, как вас зовут.

Она громко расхохоталась.

- Надо же! Вспомнили! Зовут Марией, дочерью Сергея из рода Гончаровых. Кстати, а у вас есть фамилия?

- Ильин.

- Чудненько! Наконец-то и познакомились. Бегу! До скорого! – и отключилась.

Иван Всеволодович, растроганный хорошим разговором, ещё непроизвольно попридержал мобильник около уха, потом с сожалением отнял от щеки и запоздало подумал: «Надо было остаться на денёк-другой». Но тут же внутренний чертяка возразил: «А зачем? Сегодня она ласковая и пушистая за счёт подарков, завтра остынет и станет равнодушной и взъерошенной, а послезавтра скажет: «Давай-ка, милый, стукнемся задницами и разбежимся в противоположные стороны. У нас с тобой, дорогой, разные судьбы, разделённые огромной страной, семичасовым временем и, главное, абсолютно не стыкующимися интересами. Наши дороги никогда не сольются в одну. Я не хочу играть таёжных малокровных снегурочек и Алёнушек, а ты никогда не согласишься быть театральным осветителем, и баста!». Иван Всеволодович тяжко вздохнул, забрался на верхнюю полку и сразу заснул.

В родные пенаты добрался уже потемну. От вокзала до дома шёл пешком, присматриваясь к изменениям в городе за те два года, что мигом пролетели со времени прошлого отпуска. Ничего существенного не отметил - малые города у нас в отличие от мегаполисов не очень-то растут и обновляются – только транспорта на улицах прибавилось, в основном, иномарочного, и жёлтые «Газели»-маршрутки почти совсем вытеснили автобусы. Шёл и приглядывался к встречным в робкой надежде увидеть кого-либо из старых знакомых, но народ шёл всё чужой, и он тоже почувствовал себя в родном городе чужим, пришлым.

В стояке калитки была вделана новенькая кнопка звонка. Он знал, как просунуть сверху забора руку и отодвинуть щеколду, но захотелось по-пацанячьи позвонить и убедиться, что сигнализация действует. Нажал раз, другой, и вдруг откуда-то из тьмы, из-за дома, примчался, словно звонили ему, белый лохматый пёс и грозно-пугливо залаял, из осторожности не приближаясь к калитке. Хозяева выходить не спешили.

- Пушок! – окликнул собаку.- Ты что, балбес, своих не признаёшь?

Дворянин замолчал, склонил набок голову, сдвинув уши ко лбу, прислушался, припоминая, и вдруг с радостным визгом с подвыванием бросился на калитку, царапая её быстрыми движениями обеих лап и стараясь открыть. Наконец, в доме дверь отворилась, вышла мать и, стоя на крыльце, сторожко окликнула:

- Кто там? Чё надоть?

- Пустите переночевать, - попросился гость, гнусавя, - пустите, люди добрые.

Мать как сметливый сторож присмотрелась, соображая – мать не обманешь!

- Ванька, ты?! – вскрикнула негромко. – Ванюшка! – и, открыв дверь, закричала внутрь дома: - Отец! – затопталась, не зная, то ли бежать к старому, сообщить приятную новость, то ли броситься к сыну. В конце концов, материнский инстинкт пересилил, и она побежала к калитке. – Ваня! Сынок!

А сын уже открыл калитку и шагнул навстречу, распахнув объятия. Прижал к себе самую дорогую, самую лучшую, самую любимую женщину на свете и, низко опустив голову, целовал в обе щеки, а она его – куда попало: в нос, в губы, в усы и всё жалась к большому телу родного дитяти, и он чувствовал, как материнское тепло передаётся ему, вызывая ответные нежность и благодарность.

- И не сообщил! – попеняла – Мы уж и не ждали в эту осень.

С крыльца послышалось отцово:

- Чево блажишь? – Всмотрелся в темень. – Кто там?