Пенелопа Лайвли - Лунный тигр

И приход — со стыдом и робостью — под своды собора.

«Mademoiselle Claudia. .. On vous telephone…»

«Клаудия? Здесь Драммонд, пресс-атташе. Вы просили дать вам знать, если станет что-то известно о Сауверне. Капитане Т. Д. Сауверне, которого считали пропавшим без вести. Так? Пришло сообщение — похоже, его нашли. Убит, бедняга. Вы его близко знали?»

Хуже всего ночи. Дни как-то проходят, все время надо что-то делать. Но ночи… они длятся не семь, не восемь часов, а все двадцать четыре, они сами по себе сутки, жаркие, черные, когда она лежит на простынях, нагая, и безотрывно смотрит в потолок, час за часом…

«Абдула пришлось снова послать за молоком, — говорит Камилла, — в первый раз он принес какую-то бурду, наверняка долил сверху водой из Нила. Мы тебя прошлой ночью не разбудили. Эдди привез меня с вечеринки и настоял на том, чтобы зайти чего-нибудь выпить. А ты не хочешь позавтракать?»

Как он умер? И где? Было ли это в одну секунду — или медленно, и он лежал там в луже крови, совсем один, не в силах поджечь сигнальную ракету или достать фляжку с водой? Просто лежал и ждал…

Пожалуйста, пусть это было в одну секунду.

Мадам Шарлотт внезапно атакует из своего укрытия: «На секунду, Mademoiselle Claudia…» Диковатая смесь французских и английских слов, страстные жалобы на цены и жуликов-торговцев, лишения военного времени — «эта жу-уткая война!» — не обойтись без повышения квартирной платы «mais tre's реи, vous comprenez, tre's реи, с'est moi qui souffrirai, en fin..». [97] Ненамного, совсем ненамного, вы понимаете, какой убыток я терплю (фр.). Клаудия слушает, держась за перила, пока не подступает тошнота, и тогда уже, пробормотав «извините», бросается вверх по лестнице…

Только не думать об этом. Все прошло, все закончилось. Где бы ни было, как бы ни было. Его больше нет там. Его нет нигде. Совсем нигде. Только не думать.

«Сикюрель выписал такую чудную материю, — говорит Камилла, — розовый и голубой крепдешин, просто прелесть. Я взяла два отреза, для вечеринок на открытом воздухе. Эти маленькие гречанки все сделают, будет прямо как в Vogue».

Неужели страдание вызывает тошноту? Откуда мне знать? Я никогда не страдала, никогда не сокрушалась от горя. Это очень точное образное выражение: чувствуешь себя как рухнувшее дерево с вывороченными корнями. Не живое. И не мертвое.

Дует хамсин. Окна пришлось затворить. Горячий ветер громыхает ставнями, а мальчику-судомойке приходится подметать пол в холле по три раза на дню.

Карта на стене в комнате прессы утыкана флажками: красными, зелеными, желтыми, синими, коричневыми, белыми. Контуры ландшафта пестрят бригадами и дивизиями. Указка пресс-атташе движется между ними, приводя все к простому и изящному знаменателю. Грохот, дым, духота, пыль, плоть, кровь и железо остались за скобками, все так просто, что понял бы ребенок: маневры, диспозиция, фланги и захват в клещи, линии и корпуса.

А потом они заканчивают петь и молятся, молятся Царю царей. Затянутые в перчатки руки прижаты ко лбу, одно колено упирается в каменный пол; они кротко взывают к Нему, дабы Он смирил гордыню их врагов, обуздал их злонравие и привел их в смятение. Помолившись, поднимаются, украдкой одергивают складки на брюках и разглаживают шелковые юбки, и снова поют:

«Тебе надо немного развеяться, — говорит Камилла, — поезжай на несколько дней в Александрию. Ты, похоже, совсем вымоталась, у тебя все время ужасно усталый вид. Там есть такой миленький пансион у склона горы, я дам тебе адрес».

Это похоже на дорогу. Словно удаляешься от того, что было, и оно становится все менее явным, менее живым, более горьким, как память о покинутом доме. Словно лезвие ножа повернули по-другому.

Но теперь есть еще кое-что, о чем можно думать. Сначала — удивленно, потом — с тревогой, с изумлением, потом с благоговейным страхом.

«Ох, господи, — говорит Камилла, — ну, мне в самом деле казалось, что ты вроде немножко пополнела, и ты все время была такая понурая… теперь понятно… Надо же, никогда бы не подумала, что ты… Я хочу сказать, ты же не такая, как Люси Пауэрс или малышка Гамильтон, — если б они, никто бы и не удивился, но ты, Клаудия… Ну надо же, какая неудача. Как не повезло-то. Но почему ты не… ты ведь могла бы… Ты что, хочешь рожать ? С ума сойти! Какая же ты храбрая!». — Она удивлена до крайности, это самая удивительная вещь, какую ей доводилось слышать в последнее время.

Лечебница окружена большим тенистым садом. Гравийные дорожки петляют между пальм — приземистых, одомашненных, с рельефными стволами — и казуарин. Ходячие пациенты также петляют, а другие — полулежат в плетеных креслах на лужайках и веранде под присмотром сиделок. Все сиделки затянуты в накрахмаленные, ослепительно белые одеяния, как монашки какого-нибудь тайного ордена. Кроме того, всех их отличает какая-то неиссякаемая бодрость. Клаудию передают на попечение веснушчатой ирландки. Хрустя накрахмаленными юбками, она ведет ее по коридорам к лифту.

— Дальше ни шагу, милая. Мы в одно мгновение доставим вас наверх и уложим в кроватку. Как вы себя чувствуете, неплохо? Сейчас не очень болит?

— Со мной все хорошо, — отвечает Клаудия, которой нехорошо. В действительности ей очень больно, и она сжимает живот в надежде, что боль отступит.

По коридору несется детский плач. Они проходят мимо двери с большим стеклянным экраном, через который видны ряды кроваток. Клаудия останавливается.

— Не сейчас, — говорит сиделка, — лучше будет, если вы ляжете в кровать. — В ее бодром голосе невольно проскальзывает тревожная нотка. — Нет, нет, все хорошо, миссис Хэмптон, через несколько месяцев мы и вашего ребеночка положим в такую кроватку.

— Мисс, — откликается Клаудия. — Не миссис.

Она смотрит через стеклянный экран. Видны только головки детей, одни с хохолком волос, другие — нет, так что они похожи на кусочки красной плоти поверх белых свертков.

— Почему все кроватки поставлены ножками в банки с водой?

— Это из-за муравьев. Если этого не делать, муравьи доберутся до деток. Такая уж это ужасная страна. Климат и насекомые — никогда ничего подобного не видела. — Сиделка берет Клаудию за руку, стараясь доверительностью победить ее беспокойство. — Вы, наверное, и не поверите, но мне рассказывали — это было еще до того, как я пришла сюда, несколько лет назад, — говорили, что одна девушка не поставила банки с водой, и одного малыша нашли мертвым. Муравьи добрались до него. Выели ему глазки. Так его и нашли: без глазок, и повсюду муравьи.