Николай Веревочкин - Белая дыра

И, прижавшись пузом к соседу, так же страстно, как и Мандрена, зашептал, брызжа в ухо слюной, заветное желание: «Я же не про наши, деревянные, я про настоящие деньги. Есть у меня, сосед, сто американских долларов. Давай их вечером в машинку засунем. Миллион мне, миллион тебе, тыщу — в фонд мира».

— Доллары, — зевнул Охломоныч и сочно сплюнул. — Что мне твои доллары, когда я могу из кучи навоза три кучи золота сделать. Хочешь, сделаю так, что ты по большому золотом будешь ходить, а по маленькому — серебром?

— Сделай! — с невиданным энтузиазмом вскричал Дюбель.

Тритон Охломоныч трижды смерил соседа суровым взглядом и молвил со зловещей угрозой:

— Разве что и вправду сделать? Хоть какой-то толк из тебя выйдет.

— Да он же всю Новостаровку золотом загадит, — возразил раскатистым басом, подходя к толпе, Кумбалов.

На плече спиннинг, а на кончике хлыстика колокольчик раскачивается и звенит.

— А тебе, Иван, чего сделать? Хочешь мормышку?

— Лично мне, Тритоша, делать ничего не надо. Будем делать коммунизм в одной отдельно взятой Новостаровке. Полное то есть изобилие на каждую гармонически развитую душу населения.

Новостаровцы, почувствовав халяву, одобрительно загудели пчелиным роем. И лишь Николай Нидвораевич, художник новостаровский, высказал сомнение.

— А как же красота? — спросил он с робким и тревожным недоумением, простирая руку и обводя ею родное захолустье. — Это что же — все это пропадет, исчезнет? Эти клочья облаков в лужах? Эти плетни? Эти узоры сучков на горбылях?

Новостаровский народ усердно поворачивал головы вслед за указующей рукой, но так и не понял, о какой такой красоте лопочет земляк. Чего такого красивого видит он в подпертом осиновым дрыном полусгнившем заборе бабки Шлычихи?

— Это же дух пропадет, — растерянно бормотал между тем Николай Нидвораевич, чувствуя свою правоту, но не умея найти нужные слова, чтобы объясниться. — Это же Новостаровки того — больше не будет.

— Не переживай, Нидвораич, — хлопнул его, утешая, по плечу Кумбалов, — мы тебе одну лужу оставим. Рисуй, хоть зарисуйся.

Одинокий, потерянный и не понятый стоял самодеятельный художник в кругу развеселившихся новостаровцев и лишь печально вздыхал да разводил руками, испачканными красками. Добывал он их из местных новостаровских минералов и хранил секрет приготовления как великую тайну.

Если бы через неделю кто-то из уехавших, скажем, в Германию, новостаровцев вернулся на родину, он бы сильно растерялся и подумал, что попал совсем в другую часть света.

А может быть, и на другую, более счастливую планету.

Как и обещал Охломонычу внутренний голос, село было приведено в соответствие с красотой окружающей его среды.

Хотя селом его уже нельзя было назвать, как, впрочем, и городом. Это было нечто, что нельзя встретить на Земле и чему по новизне явления еще не придумано название.

Ни одной развалюхи, ни одной кучи золы, более того, ни одной дохлой кошки в канаве, как, впрочем, и ни одной канавы — ничего, чем славилась прежняя Новостаровка, не осталось и в помине. Была лишь невероятная для здешних мест чистота и такая красота, что могла лишь присниться. Да и то не всем. Жилища смотрелись так трогательно и душевно, будто выросли вместе с деревьями и травой естественным образом. В них не было тщеславной роскоши особняков новых русских, а лишь спокойная, уютная простота совершенства. Приятно шершавая, теплая и мягкая, как ладонь, материя покрывала дороги, тропинки, мосты и мостики, обтекая деревья и лужайки. В отличие от асфальта была она совершенно безопасна для детей и подвыпивших граждан. Хочешь — бегай босиком, хочешь — играй в футбол, хочешь — падай. Иной раз так человек шлепнется, что, кажется, и костей не соберешь, а он встал и пошел. Ни шишки тебе, ни ссадины, ни царапины. Причем покрытие это самоочищается, впитывает лишнюю воду и, смотря по времени суток или сезону, меняет цвет, дабы соответствовать настроению природы и не утомлять человеческий глаз однообразием. О жилищах рассказать вообще невозможно, их надо видеть. Каждый дом не похож на другие, каждый по-своему красив, а все вместе они составляют такой гармоничный ансамбль, что даже у человека, неискушенного в архитектуре, невольно наворачивалась слеза умиления, а из уст вырывался мат, полный нежного изумления. Все эти жилища, улицы и закоулки составляли как бы один дом.

И что особенно удивительно для сельской местности, нигде не видно коровьих лепешек и следов тракторных гусениц. Дело даже не в самоочищающемся асфальте и не в особой интеллигентности новостаровских коров и трактористов. Скотина она везде скотина, и еще ни один трактор не ходил на цыпочках. Дело в том, что план села был настолько продуман и все устроено настолько удобно для жизни, что люди, животные и машины не мешали и не портили впечатления друг другу… На стыках огородов были сделаны проходы для скота. Выпусти туда буренку, и она, как шарик по желобу, непременно попадет к месту сбора стада. Что касается самодвижущихся механизмов, то ни один из них, исключая жука, не допускался на улицы. Новостаровка, если кто помнит, стоит на возвышении, на холмах, как бы на зеленом облаке. И эта особенность была удачно использована Охломонычем. В это возвышение были прорыты четыре туннеля во все стороны света, которые сходились в центре под гулким сводом. Это был как бы общий погреб, куда свозились, минуя чистые улицы зерно, картофель и прочие запасы. Туннели были связаны спиралеподобными норами с каждым домом. Все, что могло испортить впечатление и оскорбить вкус новостаровцев пряталось под землю. Помимо общего погреба под каждым домом был свой, такой большой и такой уютный, что в нем не только можно было хранить продукты, но, случись на то необходимость, и жить со всеми удобствами. В подземной Новостаровке все было так же продумано до мелочей, все радовало глаз. И многие новостаровцы предпочитали большую часть времени проводить именно в ровной сухой прохладе подземелья под высокими гулкими сводами. Как облака отражаются в озере, так и Новостаровка отразилась под своими холмами — чисто и опрятно.

Охломоныч в творческой лихорадке и сам сон потерял и замучил квартирующую в нем душу, выводя из терпения внутренний голос все новыми и новыми идеями переустройства Новостаровки. Много чудес сотворил Охломоныч, но самое чудное было то, что он совершенно бросил пить. Ведь отчего пьет русский человек? Душа у него большая, безразмерная — вот в чем беда. Весь мир в нее влезет, и еще немножко места останется. Ему и дело нужно по душе — огромное, вселенское. А на долю достается какой-нибудь случайный пустяк. Муравьиные хлопоты. Вот мужик и заливает бездонные пустоты души всякой гадостью, не подозревая о причинах смертной тоски. Но уж если душа опьянена делом, какой смысл в водке? Если человек получает удовольствие от дела, он и работает, как пьет — до полного самозабвения, до чертиков в глазах. Идей у Охломоныча было больше, чем комаров на неждановских болотах.