Николай Веревочкин - Зуб мамонта. Летопись мертвого города

— Спасатели, мать вашу! — разволновался Енко. — Замучаешься вас спасать.

Он помог Руслану выкарабкаться на лед, и, поскольку после этой суеты был взломан значительный участок, длины двух Козловых вполне хватило для спасательных работ. Держась за голые красные ноги Руслана, Енко был втянут на лед, как загарпуненный кашалот на борт китобоя.

— Прыгай в пимы и бегом к Отшельнику, — Козлов махнул рукой в сторону острова, — а я свою шубу соболиную попробую спасти.

Енко грузной рысцой припустил к острову. Вода стекала с него, как с половой тряпки. Унты чавкали.

— Со стороны моря заходи, — крикнул вслед Козлов, — увидишь прорубь — выйдешь по тропе к хижине, — и поторопил Руслана, пытаясь ледобуром зацепить плавающий в темной воде овчинный полушубок: — Беги, пока в сосульку не превратился.

Руслан сунул онемевшие ноги в пимы. Они наполнились влагой. Через несколько шагов он почувствовал свежие мозоли. Мерзкий, промозглый холод стягивал кожу, закручивая ее на затылке.

Прищурившись от вонючего дыма, склонив голову набок, Отшельник обухом топора выковывал из медали «За освоение целинных и залежных земель» зимнюю блесну. Наковальней служил камень, зажатый между колен. По старой привычке нелюдимый дед ругался сам с собой. А когда ударял по пальцам, ссора переходила в яростный скандал.

Вторжение мокрых людей его не обрадовало.

— Дверь, дверь, клык моржовый! — проворчал он, не отвлекаясь от занятия.

— Деда, ты зови меня просто: господин Енко, — оскорбился строптивый утопленник.

— Господин — Господь один, а ты клык моржовый, — упорствовал в своем заблуждении упрямый дед.

Ничто уже не могло удивить и напугать этого человека. Загляни в лачугу сам водяной, ему тоже бы досталось как молодому.

— Нам бы, деда, погреться, — смирившись со здешним этикетом, сказал Енко бодрым, хотя и слегка дрожащим голосом, сморщил нос и добавил: — Ап-чхи!

Дед одарил его взглядом исподлобья и проворчал нечто невнятное.

Большую часть тесной хижины занимала печь. Источая блаженный жар, в ней полыхал топляк, твердый, как саксаул. Пламя с синим оттенком. Енко с Русланом сняли с себя подмороженные одежды и развесили по бокам печи. Пришедший позже Козлов в ожидании очереди на просушку бросил свою шубу в угол.

— Ты смотри, — удивился Енко, поправляя пуховик, — не разбилась.

И вытащил из кармана плоскую бутылку.

Отшельник встрепенулся. В тусклых глазах его блеснул интерес к жизни.

— Сел-присел, чтоб не висел, — обратился он к Енко.

— Деда, у тебя стаканы есть? — спросил голый Енко без особой надежды. Он стоял спиной к огню с грустно обвисшим пузом, оглядывая убогое жилище, где не было даже стола. Роль кресла выполняла коряга, но на ней восседал хозяин.

Дед забормотал нечто ироничное, его явно забавляла странная прихоть гостя.

— Ну нет, из горла я пить не буду, — с мрачной гордостью и долей разочарования протянул Енко. — Ап-чхи!

— Зачем же из горла, когда яйца есть? — воспрянул духом Козлов.

Отшельник посмотрел на иностранную бутылку, на коробку яиц, как бы сравнивая их ценность, и забормотал нечто двусмысленное: «Ходят всякие, хрен бы им». Было ясно, что человеку хочется выпить, но выпить он предпочитает с дармовой закуской. Для человека, владевшего островом, дед был большим жмотом.

— Яйца, яйца… При чем здесь яйца? — грустно обиделся Енко.

И голая публика с гордым достоинством посмотрела на Козлова.

Он взял яйцо, осторожно расколупал с тупого конца и выпил содержимое. Получилась изящная рюмочка.

Все повеселели и принялись делать рюмочки из яиц. Дед Игната достал из темного угла жилища помятую алюминиевую кружку. Дунул в нее и протянул Енко.

— Одно плохо, — разлив по яйцам виски, вздохнул Енко, — чокаться нельзя.

Все, кроме Отшельника, заулыбались. А Енко, помрачнев, добавил:

— Давайте, помянем Хохла.

Скорлупка в руках Козлова лопнула, и он спросил с досадой:

— А что с Хохлом случилось?

— Что случилось, что случилось, — рассердился Енко, — а то и случилось — спал Хохол на заднем сиденье.

— Что же ты молчал? — нахмурился Козлов.

— А ты бы что — нырять стал? — ответил вопросом на вопрос Енко. — Там глубина — все тридцать метров. Как получилось: я успел дверку открыть, а с полводы меня пузырем воздуха вытолкнуло. Все перепонки полопались. А «Нива» так и ушла туда.

— Так за помощью надо бежать, — сказал Козлов в некотором недоуменье.

— …голой задницей сверкая, — закончил за него мысль Енко. — Пока добежишь, пока машину найдешь… Как раз к вечеру и вернешься. Ну, приедет Тарара, и что? Его оттуда уже без водолазного костюма не достанешь. Или вместе с машиной. Дохлый номер. Лед сам видел какой. Любой кран провалится, да и где его возьмешь, кран? Хохла, конечно, жалко. Такого напарника мне не найти. Блин, «Ниву» только купил…

— Кто купил?

— Хохол.

— У кого?

— У меня. За полцены отдал.

В безнадежном молчании выпили по яйцу. Напиток в малых дозах пьянил качественнее, не давал впасть в уныние. Одежда, развешенная на печи, п арила, увлажняя воздух в землянке. Погоревали, погоревали мужики о Хохле, вспомнили, каким лихим был он и безотказным человеком, пьяницей и охотником до чужих баб, и незаметно перешли от покойника, лежащего в километре от хижины на дне моря, к другим, более веселым темам.

— Не жалко медаль? — спросил Руслан Отшельника, и тот неожиданно внятно заговорил:

— А на хрен она теперь кому нужна? Люди никому не нужны. Не сегодня завтра сдохну. А так хоть какая польза.

Енко наполнил яйцо иноземным напитком и, икнув, покачал головой, не соглашаясь с этой точкой зрения:

— Если тебе медаль не нужна, можно продать, хоть что-то получишь.

— Хрен я чего ОТ НИХ получу, — не поверил ему Отшельник.

— Тут ты не прав, — возразил Козлов. — Как раз именно хрен ты от них и получишь.

Отшельник обнажил дыру рта с двумя желтыми клыками:

— Ты ИХ не слушай, ты меня послушай. Они наговорят. Все врут. Другой кроме своих очков ничего не видел, а врет. Целина… На хрен, мол. А ты мне не рассказывай, ты вон октябрятам рассказывай. Они ничего не знают, они поверят.

— Деда, какие октябрята? — ласково вразумил его Енко. — Не то что октябрят, пионеров давно нет.

— Молчи, болтун, — рассердился дед, потеряв нить мысли. — Чего я видел, ты не увидишь. Как трактора на левобережье загудели, как стали рвать лемехами землю, суслики так и побежали. Тьма. Ступить некуда.

— Куда же они побежали?

— К реке. Топиться. Так и прыгали с кручи в воду. — Старик ткнул крючьями коричневых пальцев в сторону скованного льдом водохранилища и сказал, обращаясь к Руслану: — Как пройдешь через школу, в заборе дыра. Иди прямо, не сворачивая, мимо продмага. За садом, где библиотека, налево в Овражный переулок свернешь. Там на отшибе хата над старицей стоит. Огород без плетня.