Николай Веревочкин - Зуб мамонта. Летопись мертвого города

Скажи Козлов эти слова час, минуту назад, они бы остались просто словами. Мертвой листвой, без пользы опадающей с дерева. У каждой секунды свой смысл и свои слова. Молитва не ко времени может погубить, а мат к месту спасти. Это было то, что Руслан хотел услышать. За это можно было ухватиться. С этим было можно жить.

— А его мы давай похороним.

Козлов взял из руки Руслана пистолет и бросил на дно могилы бабушки Рубцовой, обрушив вслед комья рыжей глины.

Пусть покоится с миром на тихом кладбище оружие, вернувшее человека к жизни.

На Земле все оставалось по-прежнему, и все неузнаваемо изменилось. Человека, только что вернувшегося с того света и все еще смотрящего на мир глазами мертвеца, поразил теплый, печальный цвет крестов, железных звезд и деревьев на холодном и чистом, рериховском закате. Никогда он не видел такого многоцветного, такого сиротского неба. Это был не закат, а палитра с красной дырой солнца. Неужели до этого он видел мир практически серым, каким его видят волки и собаки?

В окно ударился грязный снежок. Козлов открыл форточку.

Внизу стоял Яшка Грач и кричал на весь мертвый город:

— Козлов, идем к плотине. Пелядь водопадом бьет. Кум вчера мешок сачком насобирал. С лодки. Промок. Хворает теперь. Я сачок у него взял, а лодку, жмот, не дает. Да мы по бережку пойдем. Битую рыбу к бережку прибивает.

— Чего орешь? Заходи.

— Птеродактиля своего не выпустил?

— Недельку еще поживет.

— Я вас здесь подожду.

— Понятно: болотные сапоги пропил. Откажешься — бродни попросит, — сказал Козлов Руслану. — Прогуляйся, может быть, что-нибудь для Петьки и принесешь.

Прогноз обещал большой паводок. Опережая его, спускали воду. Плотина ревела, как вселенская стиральная машина. Страшно было стоять на дрожащем мосту. Ветер задувал с реки водяную пыль. В лесах лежал снег. На море матово блестел голубой ноздреватый лед, торосы сотрясали быки, а река была чиста. Облака пены плыли по ней, верхушки притопленной талы гнуло течением.

— Пойдем к камням, — стараясь перекричать водопад, орал Грач, — там река поворачивает. Вся глушенная рыба там.

Серебряная пелядь лежала на боку в грязной пене между прутиков талы. Руслан, подняв забинтованную руку вверх, спустился к ней по скользкому берегу с сачком.

— Вычерпывай, что смотришь?

— Дохлая.

— Какая разница? Птеродактиль сожрет.

Не без брезгливости взял задеревеневшую рыбу Руслан и обмыл ее в мутной и холодной воде. Грач подставил мешок, держа его руками и зубами.

— Хорошо, что не поленились пойти через плотину, — кивнул Грач в сторону противоположного берега, — рыбы поменьше, зато и народа нет.

Казалось, весь Степноморск высыпал на реку. Люди подбирали пелядь сачками, «пауками», петлями на конце палок. Дрожащие от холода мальчишки бросались за проплывающими на боку подранками в ледяную воду и тут же бежали с добычей отогреваться к кострам.

— И судороги не боятся, стручки, — сказал Грач с одобрением. — Мы тоже после ледохода воду грели. У кого дури больше, кто первым прыгнул, тот и герой.

Они прошли километра три, но подобрали всего три рыбины: течение сносило мусор к левому берегу. Грач, пошарив за пазухой, вытащил початую бутылку, сказав:

— Грех не выпить за удачную рыбалку.

У каждого порока свой пророк.

— Не хочу, — поморщился Руслан.

— Брезгуешь из горла? — Грач извлек из бездонного кармана пластмассовую воронку с делениями: — Учись, студент.

Он зажал большим пальцем носик и, держа воронку перед глазами против солнца, налил до нужной отметки. Запрокинул голову, поднес носик к открытому рту и убрал палец. Закрыл глаза и поднял вверх палец, прислушиваясь к ощущениям.

— Б-р-р-р! Гигиена! — зарычав, похвалил он себя. — Я из этого сосуда с прокаженным пил — и хоть бы хны. — Запустил руку в карман штанов, достал несколько семечек, пощелкал. — В чем смысл выпивки? — спросил он, отсыпая Руслану три семечки, и сам же ответил: — В хорошей закуске.

Руслан снял черную шапочку, и ветер, насыщенный запахом подтаявшей земли, половодья, полный простуды и надежды, расчесал волосы и выдул из головы нудные мысли.

— Яков Сергеевич, а ты помнишь, когда первый раз напился?

Глаза Грача налились есенинской синью, и приятно зашелестели страницы его беспутной жизни в обратном порядке. У каждого уважающего себя пьяницы есть своя легенда, оправдывающая сладкий порок.

— Можешь мне не верить, но пять лет тому назад я был трезвенником. — Сказано было сильно. Грач умел подсекать. — Представь: сентябрь, осенние грибы, листопад. Иду с полным лукошком белых через рощу. Тогда там еще дорожка была и мостик через овраг. Дорожка растрескалась, мостик сгнил. Да… Иду, загребаю кирзовыми сапогами листья. Думаю: может быть, кто-нибудь кошелек потерял. В тот год развал только начинался. И вообще, и в личной жизни. Ждали праздника, а вышли похороны. С женой развелся. На экономической почве. Ты, говорит ласково, вообще не мужик, если семью содержать не можешь. Таких судить надо. Посмотри на других. Посмотрел. Действительно, есть люди, которые достойным делом занимаются: грабят и разваливают родное государство. Дай, думаю, попробую. Как ни старался вывернуться наизнанку, не получается. Передовые люди живут под лозунгом: обдери ближнего, ибо дальний приблизится и обдерет тебя. А у меня в башке всякая ерунда: человек человеку — брат, миру — мир, раньше думай о родине, хлеба горбушку и ту на двоих… Попробуй с таким воспитанием стать бизнесменом. Все равно что пол сменить. Хорошо тем, кому выворачиваться не надо было. Они давно вывернутыми жили. Играешь, допустим, в футбол. Вдруг выбегает на поле мужик, хватает мяч руками и бросает его в ворота. Гол. Ты ему: это не по правилам. А он: правила изменились. Кто изменил? Я. Короче, если ты не умеешь воровать, какое ты имеешь право заводить семью? В НИИ сокращение штатов. Кто в первых рядах? Грач, птица весенняя. А было время, не поверишь, хотя бы год безработным мечтал побыть. Работы было, как сейчас перхоти в рекламе. Сбылась мечта. Вот я и прилетел в Степноморск к старикам на родное гнездовье — тогда еще живы были — крылья почистить и хрен к носу в тишине прикинуть: что делать и кому морду бить.

Иду, шуршу листьями. Тогда еще развалин не было. Народ не шуганный. Правда, самые мудрые уже смотались — кто куда. Поднимаю глаза и вижу: через мостик идет она, Эмка из 10-го «Б». А рядом — пацан в бейсболке, клетчатых шортах, гетрах. Ну, у меня и пацан, и весь мир — в области слепого пятна. Я одно вижу: глаза ее, печальные, откровенные. Коровьи, с поволокой. А ты не смейся. Знаешь, какие глаза у коров бывают? Не глаза — два омута. Увидел — и утонул. Это мы их коровами обозвали. На самом-то деле — антилопы. А волосы, знаешь, седые. И так ясно стало, что жизнь прожита. И прожита не так, не там и не с теми. И сделано-то — хрен с мелочью, а ошибок — на десятерых. Вот идет навстречу она, с кем нельзя было разлучаться, а прожили мы врозь, и ничего, кроме трех поцелуев, у нас не было.