Николай Веревочкин - Зуб мамонта. Летопись мертвого города

— Вот обормоты! — расстроилась баба Надя. — Это надо же — за пять часов пропить пятнадцать тысяч теньге.

— Это если разбитую машину не считать, — вставил Антон.

Камешек отскочил от лысой шины, наполовину затянутой песком, и булькнул у поплавка из гусиного перышка. Козлов обернулся. На краю обрывистого берега в инвалидной коляске сидел Костя Шумный и, перегнувшись, смотрел вниз. Чуть-чуть сместится центр тяжести — и полетит Костя вслед за камешком. Ветер трепал белые волосы. Белое облако за его спиной снежным пиком врезалось в синеву летнего неба.

— Извините, — сказал Костя, — я нечаянно.

Страх усыпляющим газом парализовал большое тело Козлова. Язык не повиновался ему. Боль от тупой и холодной спицы, проткнувшей сердце, не проходила. Он поднялся и пошел вверх по тропинке, дыша, как альпинист в зоне смерти. Ноги плохо слушались. Козлов вскарабкался на кручу и некоторое время стоял с закрытыми глазами, когда же открыл их — белое, пухлое облако стало черным. Из набухшей кровью черноты по склону сопки катилась инвалидная коляска с седым мальчишкой в ослепительно белой рубашке. Козлов побежал навстречу. Он поймал коляску и долго стоял, тяжело дыша, нависнув лохматой громадой над хрупким существом.

— Вам плохо? — испугался Костя.

Козлов трясущимися руками достал из кармана помятую пачку «Примы».

— Ты что же, один приехал? — выпустил он дым в сторону снова побелевшего облака.

— Я уже не маленький, — ответил Костя с обидой.

— Хочешь порыбачить? Ты уже ловил рыбу?

Костя кивнул головой. Он не стал уточнять, что рыбу ловил в своем саду. На рыбалку дед Вася ходил с десятилитровым ведром и выливал улов вместе с речной водой в маленькое Костино озеро. Со дна из шланга поднимались серебряные пузырьки воздуха, и была видна каждая рыбка. Но разве сравнишь бассейн в саду с рекой? Там не было шелеста камыша, крика чаек, отражения сопки на другом берегу и волнующего запаха тины.

Удилище для него было слишком тяжелым. Козлов вырезал в тальнике длинную рогатину-подпорку и воткнул в песок перед инвалидной коляской.

Козлов проверил донку. Закатав штанины и рукава рубахи, вошел в воду и, пошарив по дну, достал ракушку. Вскрыл складным ножом створки и вырвал упругую живую плоть. Насадил и, раскрутив свинцовое грузило над головой, забросил. Грузило летело долго, вытягивая за собой кольца лески, и, едва не вырвав из земли колышек, упало на середине реки.

— А ракушек едят? — спросил Костя.

— Не пробовал, — ответил Козлов, вставляя леску в расщеп зеленой талинки, воткнутой в песок. — Надо попробовать.

Он скатал шарик из глины и нацепил его на леску, отнесенную течением в сторону. Сел на автомобильную шину. Тупая боль без следа растворилась в груди. Хорошо и печально было на реке и в душе. Напрягая силенки, мальчишка в инвалидной коляске выуживал плотвичку. Перехватил леску с трепыхающимся серебром, но не удержал удилище. Отцепил крючок. Некоторое время разглядывал плотвичку, а, налюбовавшись, бросил ее в воду, забыв на секунду, что рыбачит не в своем бассейне.

— Извините, — сказал он, покраснев.

— Я тоже маленьких отпускаю, — утешил его Козлов, поднимая оброненное в пылу отчаянной борьбы удилище.

Закинуть удочку для Кости было проблемой, но Козлов не помогал ему, боясь оскорбить участием. Смущаясь собственной неловкости, Костя после каждого неудачного заброса косился на него, но Козлов, подперев подбородок кулаком, сосредоточенно рассматривал леску донки, провисшую под тяжестью комка глины. Отвлекался он от этого занятия лишь для того, чтобы нанизать на кукан рыбешку.

— Пора по домам. До вечера клева не будет. Поехали?

Покидать реку Косте не хотелось, но он был воспитанным человеком. А воспитанный человек умеет смирять желания.

— Я еще ни разу не был в мертвом городе, — сообщил печальный факт из своей биографии Костя, впрочем, ни на что не намекая. — Вас как зовут?

— Дядя Паша.

— А меня — Костя.

— Знаю. Мы с твоим отцом город строили.

— А зачем?

— Не понял.

— Зачем вы строили мертвый город?

Для Кости загадочный, ни разу не виданный им город всегда был мертвым.

— Никто не строит мертвые города. Так получилось.

Они въехали в пестрый сумрак дикого парка. На ржавом колесе обозрения сидела ворона и с подозрением косилась на них. Из молодого подлеска торчала изогнутая бетонная стела, выкрашенная бронзовой краской, успевшей растрескаться и обшелушиться. То ли десятиметровый пропеллер, вонзившийся в землю, то ли абстрактный миг последнего движения человека, пронзенного пулей.

Ворона перелетела с колеса обозрения на обелиск и разглядывала Костю поочередно то правым, то левым глазом, пока коляска не скрылась в воротах стадиона.

Левые трибуны обуглены давним пожаром. С правых содраны доски. В пустых окошках табло корчат рожи мальчишка и девчонка. В центральном круге пасется корова, привязанная на длинной веревке к колышку. Коза стоит в штрафной площадке без ворот, срубленных на хозяйственные нужды, и тревожно блеет. Беспокоится за козлят, прыгающих по остаткам трибун.

Пересекли поле от углового до углового. Открылись развалины.

Мертвый город Косте понравился.

— Смотрите, смотрите, дядя Паша, — в восторге кричал он, — деревья на крышах растут! А почему город мертвым называется?

— Люди в нем не живут, — хмуро отвечал Козлов, не разделяя его восторгов.

— Слышите — музыка. Фортепиано.

Козлов остановился, прислушавшись. Над полынным полем, над сонными, знойными развалинами рассыпались солнечные, жизнерадостные звуки.

— Чайковский. «Времена года». «Песнь косаря», — сказал Костя.

С удивлением посмотрел Козлов на мальчишку. Козлов был равнодушен к классической музыке. Во времена, когда по радио часто транслировали мелодии из концертных залов, он не вычленял эти звуки из общего потока шумов, сопровождающих жизнь: шелеста дождя, шипенья газовой плиты, гула машин за окном, ссоры соседей за стеной. Но сейчас, в обеззвученных руинах мертвого города, эта едва слышная робкая россыпь застала его врасплох и странно волновала. Казалось, что звуки рождались в его душе, что он сам был автором этих мелодий. Стоило Косте сказать: «Охота» или: «Осенняя песнь», и настроение осеннего леса, пустого поля нежной болью сжимало сердце. Только что он кусал губы, прислушиваясь к октябрьскому шелесту безысходных дождей, пытаясь сдержать слезы, и вот уже полный надежды летит по заснеженному лесу на тройке к дому, где его ждут родные люди, и березы мелькают мимо.

Дослушать «Времена года» им не дали. Черный джип прошуршал сквозь заросли полыни, хлопнула дверца, и женщина закричала:

— Саша, не надо!

Козлов оглянулся. Рядом стоит Александр Шумный. Лицо искажено яростью. В руках у него саперная лопатка.