Николай Веревочкин - Зуб мамонта. Летопись мертвого города

Это была мрачная философия мертвого города, особенно безысходная оттого, что Руслан не мог поделиться этими мыслями с Козловым. Просто потому, что перестал разговаривать с ним.

К счастью, время от времени природа сходила с ума, начинался буран. В метельные дни Руслан без цели бродил по мертвому городу. Снежный ветер перемешивал привычную скуку, превращая развалины домов, обрубки деревьев и остатки оград в расплывчатые видения. Редкие прохожие, снежные люди, внезапно возникали из белого и навсегда пропадали в белом. В один из метельных вечеров сумасшедший ветер загнал Руслана в «Графские развалины», и Енко возобновил разговор, начавшийся в накуренной избе лесной деревушки.

А почему бы и не съездить? Посмотреть на маму, отчима, старого кота Фильку.

«А если я ЭТОГО не найду?» — «А ты постарайся». — «Постарайся… Не китайские тряпки на барахолке купить». — «Ну, в крайнем случае тряпки и привезешь».

Вот и хорошо, привезу ему две сумки барахла. Но сопутственно этим размышлениям и, как ему казалось, безотносительно к предстоящей поездке Руслан думал: хорошо бы заработать денег. Сразу и много, чтобы построить дом отцу, чтобы хватило на учебу. В развалинах мертвого города жил Соблазн, лохматое существо, тоскливо воющее по ночам. Его гнусавый вкрадчивый голос искусителя вплетался в завораживающий скулеж вьюги, в треск горящих в печи поленьев, проникал в сны. Что ты делаешь в этой дыре среди стариков, у которых ничего впереди, кроме кладбища, не осталось? Эта маленькая планета не принадлежит никому. Но кто-то живет в мертвом городе, где мороз по ночам разрывает стволы деревьев, а кто-то летит в Париж, чтобы заказать костюм на один вечер. Никто не вытащит тебя из этого захолустья. Так устроена эта проклятая жизнь. Пойди и возьми то, что тебе нужно. Ты не лучше и не хуже других. Просто надо иметь смелость отнять у других то, что не принадлежит никому. Посмотри на собак, разрывающих тушу, и ты поймешь, по каким законам устроено человеческое общество. Разница лишь в том, что претензии голодного пса ограничены объемом его желудка.

Впервые увидел Руслан родной город глазами человека из провинции. Знакомая улица после развалин Степноморска удивила никчемной роскошью рекламных щитов, горящими разноцветьем вывесками на латинице, мерцанием светящихся гирлянд на деревьях, плотным стадом иномарок с непроницаемыми стеклами. Он попал в другую страну, благополучную и чужую. Этот город был лишен привычных запахов, привычного настроения. Горожане, разговаривающие по мобильным телефонам, сидящие в кафе и выходящие из иномарок, выглядели иностранцами. Он был изгнан отсюда всего год тому назад, но в городе жил уже совсем другой народ. Впрочем, обвинять город в замкнутости и надменности было несправедливо. Таким же обособленным государством жили Степноморск и, вероятно, другие населенные пункты. Но и это была не вся правда. Каждый человек был отдельной страной, объединенной с другими людьми лишь взаимным недоверием.

Капитализм густо прорастал первыми этажами, пластик и ложный мрамор обвивали старые здания, словно тропические лианы — знакомые тополя. Светились изнутри бутики и кафе, полыхали фейерверками казино. Эти светящиеся ниши под темной тяжестью старых зданий, казалось, были лишены несущих стен и оставляли впечатление опасной хрупкости. Тряхнет посильнее — и верхние этажи обрушатся на искрящееся изящество витрин. Новые здания вклинивались в знакомые улицы. Казалось, они были перенесены из благополучной Европы. Но, приглядевшись, Руслан узнавал знакомые с детства дома. Они просто были одеты в чужие одежды. Город напоминал попугая.

Дома и люди изменились, но деревья остались самими собой. Им все равно, при каком обществе расти. Было бы достаточно влаги.

И только темные громады производственных корпусов тронуты проказой запустения. Сквозь них просвечивались пустоглазые развалины мертвого города. Становилось тревожно и печально от мысли, что этот красивый и уже немножко чужой город — лишь оазис в нищей пустыне.

Давно не ездил Руслан в городском транспорте и нельзя сказать, чтобы очень соскучился по нему. Он втиснулся в тестообразную массу пассажиров. Если самых воспитанных граждан самой цивилизованной страны впихнуть в замкнутое душное пространство, мало что останется от их знаменитой толерантности. Даже в святом просыпается зверь.

— Э, мужики, что за дела! На бутылку нашли, а на билеты денег нет? Выходите!

— Бу-бу-бу…

— Давайте, мужики, выходите. Миша, останови автобус…

Руслан стоял на нижней ступени, придавленный к скользким от человеческого пота поручням, пытаясь вырвать защемленную дверьми сумку. В спину пихнули, вытолкав во встречный поток. И закрутился он в человеческих яростных волнах, как коряга в горной реке. Когда на очередной остановке из автобуса выскочило несколько парней с подлыми манерами, у Руслана беспричинно испортилось настроение. Он не знал, что случилось, но чувствовал — произошло нечто непоправимое. Интуитивно хлопнул ладонью по куртке. Кошелька не было.

— Остановите! — закричал он.

Но в общем гвалте нескольких одновременно разгорающихся ссор его не сразу услышали. Когда же наконец он выбрался из железного чрева, было поздно. Кошелек с енковскими деньгами пропал.

— Что же ты не позвонил? — спросила мама, пристально вглядываясь в его лицо, пытаясь обнаружить следы порока. — Ничего не случилось? — Страх и радость были перемешаны в ее глазах и голосе.

— Ну что ты на пороге к человеку пристаешь? Дай ему раздеться, — пожурил ее отчим, поднимая очки на лоб.

Запел звонок, и мама схватилась за сердце.

— Кто там? — спросила она с радушным опасением.

В этой нервной женщине всегда боролось несколько чувств одновременно.

— По объявлению, — пробасили за дверью, — вы стенку продаете?

Вошли маленький робкий мужчина и полная решительная женщина на полголовы выше своего спутника.

— Здравствуйте. Мы не вовремя? — сказала она, холодно посмотрев на Руслана. Бас принадлежал именно ей.

— Проходите, не разувайтесь, — пригласил пару отчим и улыбнулся. Он всем улыбался одинаково. И Руслану, и незнакомым людям.

Женщина, стуча каблуками, прошла за мамой в зал. Отчим, дождавшись, пока стеснительный мужчина разуется, последовал за ним. Оставшись в коридоре один, Руслан повесил куртку поверх маминого пальто, снял ботинки и мрачно посмотрел на палец, выглядывающий из старого носка. В зале захлопали дверцы шкафов.

— Сколько ей лет? — сурово пробасила женщина.

— Десять, — ответила мама, как бы извиняясь за почтенный возраст стенки, — но она все еще как новая. Днем у нас эта половина окна всегда зашторена, на нее ни разу солнечный луч не попадал.