Мириам Гамбурд - Рассказы

Бутылка бордо двухтысячного года, когда было достаточно солнца и не слишком много дождей, осушена и запах баранины давно превратился в пытку.

А вот паренька-актера в бархатном пиджачке, майиного воспитанника и завсегдатая скульптурной мастерской, на сей раз я здесь не встретила. В какой-то период его жизни Майя заменила ему родителей, с которыми у него не было духовного общения. Подросток был одержим поиском себя и нашел — перешел в ислам. Обычно Майя покупала плетеные подносы креветок во льду и белого вина, и мы славно просиживали за трапезой вечер, и он декламировал нам свои роли. Теперь вино, скульптуры и маллюски для него— грех.

На этот раз хозяйка и дама-ветеринар появляются вместе. Майя достает баранину из духовки, ловко поддевает весь кусок огромной вилкой, похожей на вилы, нарезает его на крупные ломти, ставит дымящееся блюдо на середину стола, ее руки заняты, она не утирает слез и они капают на мясо, наполняет бокалы, «Santé», оборачивается ко мне и глухо говорит по-русски: «Фигаро только что умер».

Диктатор был свергнут и казнен. Его огромная тяжелая голова свалилась к подножию колонны, расколола лбом одну из облицовочных плит пьедестала, лениво развернулась и уткнулась расквашенным носом в землю, взрыхлив ее по пути. Сочный кусок дерна с нежно желтеющим среди зеленых травинок одуванчиком залепил правую глазницу тирана. Глубокая трещина поползла от виска к нижней челюсти через обширную щеку, приоткрыв чернеющее нутро. Рядом с обезображенной головой валялось раздутое мясистое ухо, отлетевшее при падении. На упрямом набрякшем затылке цвета менструальной крови обозначился след от страшного удара. Костяк был перебит, и из горла торчали поврежденные узлы креплений…

Падение Диктатора не явилось для меня неожиданностью. Директриса музея новой метлой подчистую выметала все, что создал ее предшественник, и было ясно, что моей скульптуре не сдобровать.

Когда я поняла, что Диктатор обречен, то согласилась поставить свою подпись под его смертным приговором. Мне в письменном виде обещали установить другую мою работу вместо этой, но я потеряла ко всему этому интерес и не стала суетиться: мной овладело предательское равнодушие.

В конце концов, он сам был ответственен за свои действия.

Задуманный как карикатура на всех диктаторов, он вторгся на чужую территорию, и его дни были изначально сочтены.

Карикатура, как и всякий иной юмористический жанр, категорически противопоказана монументальной скульптуре. Крупные формы не приемлют юмора.

Кратковременному правлению Диктатора предшествовала изнурительная и ответственная церемония инаугурации. Специально заказанный для этой цели подъемный кран поднял его апоплексическую голову, закрепленную мощными ремнями, охватившими нижнюю часть лица и по-жабьи раздутый второй подбородок, наподобие намордника. Ремень поменьше косо пересек физиономию, прикрыв глаз, что сделало Диктатора похожим на Кутузова или сильно располневшего Моше Даяна. Правитель парил на фоне яркого южного неба, с отвращением созерцая людишек внизу.

Затем его голова была осторожно опущена на капитель в форме подушки и коронована тяжелым прямоугольным блоком.

Прохожие, проявляя обескураживающую политическую безграмотность, поочередно узнавали в Диктаторе Муссолини, Сталина, Бен-Гуриона, Горбачева, Иди Амина, Ленина, Черчилля, Саддама Хусейна и даже Понтия Пилата, оставляя меня в полном недоумении относительно того, удалась ли моя затея.

Сработанный как карикатура на тиранов вообще, пародия, он был скинут с пьедестала одновременно со своими настоящими прототипами в Восточной Европе и разделил их судьбу.

Бесславная кончина непомерно расплодившихся памятников монстрам от революции стала и его концом.

Не отчаивайтесь, собратья-скульпторы! Грядут новые диктатуры. То-то работы будет!

Разгром нашего дома «на сувениры» начался сразу же после маминых похорон. Малознакомые чужие люди и близкие, не известные нам ранее родственники, заходили прихватить что-нибудь на память. Сначала стали исчезать картины, краски, книги по искусству, затем в ход пошло столовое серебро, одежда, обувь. В доме было много дверей и некоторые из них никогда не запирались. Даже ночью появлялись любители сувениров и, не стесняясь, уносили с собой все, что попадалось под руку. «Я так любил Гамбурдов, им, конечно, было бы приятно, если бы они знали, что у меня останется что-нибудь в память о них…» Бабушка была слишком стара, а я — слишком мала, чтобы пресечь это нашествие. Книжные полки жалобно зияли пустотами, словно дырами выбитых зубов.

Однажды, вернувшись из школы, я и вовсе застала книжные шкафы почти пустыми. Это были высоченные, до самого потолка шкафы, потерявшие стекла во время бомбежек военных лет, но не потерявшие своего величия. В одном из них на полке лежали две школьные тетрадки в клеточку, а в них — подробный перечень альбомов по искусству с их ценами. Бабушка продала почти все отцовские картины и родительскую библиотеку Республиканскому художественному музею.

Редкие книги, привезенные отцом из Брюсселя, где он учился в Академии искусств в конце 20-х годов, чудом сохранившиеся во время оккупации Кишинева, прекрасные альбомы, многие с дарственными надписями, — все исчезло. Так бабушка спасала, как могла, то, что уцелело от сувенирной эпидемии.

Позднее я не раз пробовала вернуть библиотеку, но безуспешно. Кое-что из книг все же осталось: музей не заинтересовался юридической библиотекой деда-адвоката.

— Когда зашли советы, — любила рассказывать бабушка, имея ввиду аннексию Бессарабии Советским Союзом в 1940 году, — Яшу как юриста сразу же арестовали. Я надела шляпку от мадам Попеску, вы, конечно, помните ее магазин на Александровской, и пошла к комиссару. «Что же вы делаете, господин комиссар, — сказала я ему, — мой муж — известный специалист. Был царь — он работал на царя, были румыны — он работал на румын, зашли вы — он будет работать на вас». И Яшу сразу же отпустили.

Неумеренно благополучный бабушкин рассказ поражал меня, пионерку, своей политической безграмотностью, но в магическую силу шляп я уверовала на всю жизнь. Дедовские книги научили меня многим важным вещам, например, тому, что закон и справедливость — не суть одно и то же, хотя могут и совпадать в редких, особо удачных случаях, а также, читая их, я поняла, что как в суде, так и в искусстве версия много важнее правды.

Едва кончилось сувенирное нашествие, как началось новое бедствие — вселение. Родственники являлись с чемоданами «только поставить их в углу», оставались «немного погостить» и, в конце концов, задерживались очень надолго «в этих ужасных казармах». Постепенно они оккупировали почти все комнаты, переставили мебель, возвели нелепые перегородки из шкафов, женились и привели с собой новых жильцов.