Георгий Гратт - Скажи мне, мама, до...

Голованов бесцельно водил глазами по строчкам, а в голову лезла всякая чушь. Он старательно гнал ее от себя, но она возвращалась снова и снова.

Нет, бывали у него, разумеется, и другие прозвища: Головастик, или совсем даже не обидное — Голова. А в отряде его сразу прозвали Артист, потому что пришел он к ним из театрального. Впрочем, называли иногда и по-прежнему Головой, и не оттого, что знали, а просто аналогия была очевидной. К тому же три курса института выгодно отличали его от прочих. Не сказать чтоб в отряде случались одни низколобые. Это прежде, когда всем заправлял Большак, подбирали по внешним данным. Сам Голованов то время уже не застал, до него докатились лишь отголоски тех мифов. И хотя формально у власти оставался Большак, но руководил отрядом уже не он, далеко не он, и это ни для кого не было секретом.

Неожиданно пропиликал домофон, тяжелая дверь подъезда поползла в сторону, и Голованов мгновенно напрягся. Но тревога оказалась ложной: молодая парочка, воровато озираясь, выскочила во двор. Причем сначала вышел парень, а секунду-другую спустя — девчонка и, как ни в чем не бывало, разбежались в разные стороны. Голованов запомнил их еще с позапрошлой ночи, когда дежурил здесь круглые сутки напролет. Они тогда допоздна лизались под каштанами. Видно, в эту ночь коней не было дома.

Все эти мысли мгновенно промелькнули в его голове, складываясь в цельную картинку и при этом нисколько не отвлекая от главного. Так уж сложилось, что на роль тигра в засаде подошел именно он. Когда-то на учебной сцене ему доводилось играть и Гамлета, и Ноздрева, но все эти роли не шли ни в какое сравнение с теперешней. Здесь все было по-настоящему. Жалел ли он о брошенной учебе? Вряд ли. Что хорошего сулила ему сцена? Нищую актерскую стезю от копейки к копейке? Ну уж нет! Только не это! Ему вполне хватило детских переживаний — да-с, накушался! Так что покорнейше благодарим! «Гамлет» хорош перед ужином после обеда, а между чаем с бутербродами получается один лишь «Скупой рыцарь».

Да и куда было рваться? Перед кем ломать шапку? Всю эту театральную публику он знал наизусть. По мнению Голованова, она делилась на две категории. К первой относились интеллектуалы. Вечно нищие и вечно жаждущие, втайне они мечтали о богатстве, которое одно лишь и могло стать достойным вознаграждением их уму. Вторые, у которых это богатство уже было, полагали вполне естественным купить за него любые знания. И ни те, ни другие ни на шаг не приблизились к своей цели. Вот где была комедия! Вот где театр!

Голованов опять отложил книжку, улыбнулся, потягиваясь. Нет, что ни говори, в отряде была жизнь! Кипучая, непредсказуемая… Не без изъянов конечно же, не без той же нудной дисциплины. Но за такие деньги… За такие деньги с этим вполне можно было мириться, главное — уверенность в завтрашнем дне. Главное — знать, что не придется потрошить мусорные баки, собирать посуду, донашивать чью-то обувь. Было и еще одно особенное свойство его службы: отряд — это кулак, сжатый кулак, готовый разить, ударить в любую минуту. Случись что, одно лишь нажатие стремной кнопки на сотовом — и ты под надежной защитой. Чувствовать за спиной эту силу — что могло быть приятней?

А театр?.. Голованов вспомнил свои прежние амбиции и усмехнулся. А театр это так, баловство на сытый желудок.

Солнце все-таки допекало, непонятным образом проникая сквозь тень каштанов. Было бы неплохо сейчас завалиться в речку или, на худой конец, в ванну. Голованов смахнул со лба испарину и невольно глянул на циферблат — стрелки медленно подползали к одиннадцати. Теперь старика следовало ожидать в любую минуту. Голованов загадал: если Кариев выйдет в течение четверти часа, то назавтра все пройдет гладко. Оставалось ждать, нетерпеливо поглядывая на часы, подгоняя ленивое время.

Кариев появился на шестнадцатой минуте. Как всегда, он свернул направо, к троллейбусной остановке, и, выждав, пока его седая шевелюра сольется с толпой на углу, Голованов поднялся и неспешно тронулся следом.

Маршрут старика он изучил досконально: газетный киоск, ларек «Пиво-воды», скамейка у фонтана в сквере, маленький рынок на углу. К обеду, то есть часам к трем, он возвращался домой. Так что Голованову незачем было спешить — в любой из контрольных точек он мог запросто перехватить Кариева. Он и не спешил. Зашел в кафе, где кондиционер создавал райскую прохладу, позавтракал, поболтал с официанткой, послушал музыку. Он не боялся наследить: он был здесь впервые и знал, что никогда больше сюда не вернется. Так требовала инструкция, и в этом пункте он был с ней полностью согласен, хотя правила на сей раз были жесткими. Обычно бойцов наставлял Большак, но в этом деле рейдеров инструктировал тот, кого сам Большак не просто побаивался — смертельно боялся, кого он за глаза и неизменно переходя на шепот боязливо величал Кощеем. Прежде Голованов только слышал о нем, да и то раза три-четыре, не более. Он понятия не имел, где обитает этот загадочный старик, а так как и никто другой из ребят его отродясь не видел, то думалось: а существует ли он вообще или это всего лишь плод коллективного воображения отряда? И вот однажды Большак сунул ему в руку бумажку. «Поедешь по этому адресу, — сказал он, — получишь задание. И смотри там, не дай бог… — он не договорил и, кивнув куда-то назад затылком, пробурчал: — Сам Кощей тебя требует».

Дом, указанный в адресе, смотрел окнами на «Детский мир». В цокольном этаже помещались магазины, и снизу было невозможно определить, что там расположено двумя этажами выше. Голованов так и не понял, кто ему отворил дверь, но едва он вошел, как у порога выросла здоровенная псина, ткнувшись ему черной мордой в самый пах. Голованов замер по стойке «смирно». И вдруг откуда-то из глубины прозвучал хриплый раздраженный голос: «Ну, чего ты там застрял? Проходи, не бойся! Он без команды не тронет».

Квартира ему сразу же не понравилась. Была она какой-то нежилой, бутафорской. Похоже, будто вещи внесли только что и расставили кое-как, а стоит выйти — и весь этот антураж пропадет, уступив место каким-то иным декорациям. И старик-хозяин показался ему не от мира сего. Кощей — не Кощей, но нечто запредельное в нем было. Какое-то древнее безумие горело в глубине его выцветших глаз. Он провел гостя в залу и, предупредив, что работы у них немерено, неожиданно спросил: «Ты играешь на флейте, сынок?» — «Только на трубе немного», — растерялся Голованов. «Вот и чудесно, — обрадовался старик, — значит, и на флейте научишься. Люблю талантливых».

За полчаса он ввел Голованова в курс дела, изредка бросая на гостя колючие пронизывающие взгляды.

«Сынок, — говорил он, заметив его колебание, — эти люди смертельно опасны, и если ты боишься, так и скажи — я пошлю кого-нибудь другого. Видишь ли, проблема в том, что их нельзя убивать из пистолета: сразу заподозрят неладное. А яд это такая штука, что не всякое вскрытие покажет. Да и будет ли вскрытие? Все-таки, сам понимаешь, — возраст! Ну, напишут: инсульт или остановка сердца. И никто ничего… Им и так уж давно пора на покой».