Андрей Глухов - Квадратное колесо Фортуны

— Какой у тебя дружок заботливый — шубу отдал замерзающему товарищу, ай молодец какой! — тётка явно затевала разговор на вечные темы добра и зла в человеческих отношениях.

— Это не дружок, — ответил я тоненьким голоском, — это — отец родной.

— В каком смысле? — не поняла тётка.

— К сожалению, в прямом, — басовито подхватил Витька, — Вот уродил акселерата на свою голову: двенадцать лет уже, рост под два метра, а мозги восьмилетнего остались.

Тетка открыла рот, закрыла, пожевала губами, по нескольку раз оглядела нас с Витькой и спросила:

— А тебе самому-то сколько?

— Двадцать четыре, — тяжёлый вздох сопроводил это признание, — Предупреждали ведь, что от ранней половой жизни ничего хорошего родиться не может.

Тётка с минуту сидела, хлопая глазами и раздувая ноздри, потом подхватила сумку и пересела в другой конец вагона. На её место тут же плюхнулся мужичок, который сходу стал излагать Витьке свои взгляды на зимнюю рыбалку, а я, подняв воротник, привалился к вагонной стенке и стал медленно таять в горячем тулупе.

Из состояния нирваны меня выдернул грубый Витькин тычок:

— Просыпайся, соня, на следующей выходить.

Он бесцеремонно стянул с меня тулуп и, ловко скатав его на манер ковра, перевязал своим красным кушаком, сделав зачем-то две петли. Электричка дважды чавкнула дверями и умчалась, а мы и еще с десяток рыбаков остались на заснеженной платформе. Рыбаки неуклюже попрыгали с платформы и, помогая друг другу, взобрались на противоположную.

— Сейчас я увижу неповторимое зрелище, — я радостно потер ладони.

— Не дождёсси! — Витька просунул руки в петли и тулуп прочно улёгся у него на плечах.

Открыв сундучок, он достал четыре деревяшки, которые вдруг превратились в две лыжицы. Неуловимым движением Витька прищелкнул их к сундучку, который стал салазками, и бодро покатил к торцу платформы, от которого до земли было сантиметров двадцать.

— Как у тебя всё продумано, — искренне восхитился я.

— На том стоим, Малыш, — Витька счастливо улыбнулся, — учись, пока я жив!

— Когда-нибудь, Витька, я начну физически вышибать из тебя страсть к «шаблонизмам».

— Вот и спасай вам жизнь после этого, — пробурчал он в ответ и расхохотался.

Перед нами лежало заснеженное поле. На другом его конце синел лес. Яркое солнце, отражаясь от чистейшего снега, резало глаза, и Витька надвинул затемнённые очки.

— А эти-то куда попрыгали? — я кивнул в сторону других рыболовов.

— О, эти бедолаги сейчас влезут в автобус, из которого вывалятся через двенадцать арбатов и, протопав ещё пол-арбата, усядутся на головы друг другу и начнут воровать друг у дружки окуньков. — Витька снова залился счастливым детским смехом.

Расстояния Витька измерял в арбатах. Он где-то вычитал, что длина Арбата ровно километр и с тех пор применял только эту единицу измерения расстояний. В этом был большой резон: «Согласись, — говорил он, — что съездить за сто двадцать арбатов гораздо проще и ближе, чем за сто двадцать километров».

Мы весело топали через поле, саночки бежали за Витькой хорошо выдрессированной собачкой, мои лыжи легко катили по сухому снегу, жизнь была прекрасна, и я уже раз десять известил округу о своей принадлежности к стаду глупых самовлюблённых ишаков.

Поле закончилось и упёрлось в еловый лес. Откуда-то сбоку вынырнула нечищеная дорога, по которой стелился одинокий автомобильный след.

— А вот и Анатолий проехал, — радостно сообщил Витька.

След представлял собой две необыкновенно широкие колеи, в одну из которых поместились саночки, а в другую мои лыжи.

— Представляешь, — восторженно тарахтел Витька, — у него не только всё собрано из разных машин, так ещё задние колёса стоят шире передних, оттого и колея такая. Его года два на каждом посту ГАИ останавливали — всё не верили, что такое можно было официально зарегистрировать. А Анатолий смог. — Витька задумался и добавил — Он вообще, мне кажется, многое может.

— Далеко нам?

— Пёхом около трёх арбатов, на колёсах больше семи.

— Как так?

— А дорога сворачивает к ферме, потом огибает деревню и только потом подходит к блиндажу. А мы у поворота напрямки пойдём.

— Вить, давно хотел спросить, а что за название такое странное?

Витька радостно заржал.

— Это я его так окрестил. Тут арбатах в трёх официальный Дом рыбака есть, а этот подпольный, частный, да он и вправду блиндаж. Потерпи, сам увидишь.

Дорога изобиловала то пологими стометровыми спусками, то такими же подъёмами. На спусках Витька толкал саночки, и они катились вниз, удерживаясь в правой колее. По левой скатывался я и, подхватив их, втягивал на подъём. Налегке я снова скатывался к Витьке и мы шли вверх, резвясь и дурачась, как малые дети. Забравшись на очередной подъём, я сел на санки и подставил лицо солнцу. Смешанное чувство покоя и какого-то неизведанного счастья переполняло меня, и я ощущал, что идиотская блаженная улыбка прочно приклеилась к моему лицу.

— Ну вот, вижу, что и ты начинаешь проникаться, — проворчал Витька, — но простого человеческого «спасибо, Витя!» от тебя не дождёшься.

— Виктор Петрович! — с чувством произнёс я, — Если бы вдруг, по каким-то причинам мне прямо сейчас пришлось бы отправиться восвояси, то всё равно моя благодарность вам была бы бесконечной и не выразимой этими банальными словами «спасибо, Витя». Но поскольку мне предстоит ещё полтора дня купаться в этой лепоте, то я ваш должник до конца дней своих!

— Аминь! — подытожил Витька, — А между тем они пришли, и им осталось сто грамм арбата.

Дорога резко повернула вправо, унося колеи странной машины, Витька слева обозначил пешнёй габариты узкого мостика через кювет и уверенно шагнул в лес.

Шагов через восемьдесят лес распался надвое и мы оказались на небольшой поляне, огороженной жердями, привязанными прямо к живым деревьям. Тропинка повернула направо и упёрлась в странное сооружение на четырёх колёсах. Кабина трофейного «Опеля», посаженная на шасси от уазика, в сочетании с колёсами неизвестного происхождения производили неизгладимое впечатление.

— Не бегунок, но редкий проходимец, — Витька ласково погладил капот. — Зимой, осенью и весной по этой дороге ездят только трактора и этот малютка. — Витька посмотрел на небо и с тоской произнес:

— Какой день пропал.

— Зачем так мрачно? Ты уже здесь, — попытался утешить я.

— Малыш, — Витька был искренне расстроен, — если бы не мотыль, я уже в восемь был бы на льду и долбил бы лунки. А сейчас почти час, темнеет в четыре, вот тебе и весь день псу в подхвостье. Ладно, — сам себя успокоил Витька, — не последний день живём, завтра доберу своё.

Тропинка снова свернула, и нам открылся маленький деревянный домик с дымящей трубой и большая поленица, делившая двор на две неравные части. Огромный сугроб занимал почти всю меньшую территорию. Витька подошел прямо к сугробу, открыл сундучок, достал две бутылки водки и сунул их в снег. Он по-хозяйски стащил с меня рюкзак, достал мою бутылку, сунул рядом со своими и начал перекладывать в него содержимое сундучка, оставив только снасти, термос и небольшой пакет. Завершив с серьёзным видом это важное дело, Витька вместе с рюкзаком нырнул внутрь сугроба. Только сейчас я понял, что это действительно блиндаж. Витька вынырнул через минуту уже без рюкзака, снова раскрыл сундучок и вытащил из пакета завёрнутый в кальку бутерброд.