Иэн Бурума - Ёсико

Проблема заключалась в том, что никто в Маньчжоу-го не представлял, в чем именно заключается новый стиль. Кроме разве что самого Эндо. Но как он мог донести это до маньчжурских актеров, которые не понимали по-японски? Наши переводчики для этой работы совсем не подходили. Однажды я появился на студии, как раз когда Эндо собрал всех исполнителей нового фильма на урок актерского мастерства. В качестве учебного материала он использовал сценарии современных японских кинофильмов. Поскольку аудитория японского языка не понимала, все эмоции ему приходилось изображать самостоятельно, задействуя опыт, полученный во время учебы в театре кабуки: гнев, горе, любовь и тому подобное, — а переводчик старался изо всех сил, объясняя все это. Эндо играл как за мужчин, так и за женщин — и производил потрясающий эффект. Увы, переводчик, как ни старался, за ним не поспевал, и слова перевода иногда совсем не соответствовали актерской мимике. Свирепые слова ярости в переводе звучали в тот самый момент, когда учитель хлопал ресницами в манере сраженной любовью девицы, отчего маньчжуры хихикали, да и я, по правде сказать, тоже. Только мне нужно было крепиться и контролировать себя, дабы не позволить столь прославленной персоне потерять лицо. Наше грубое восприятие актерской игры Эндо приводило его в ярость, причем самую натуральную, но самым печальным образом принималось аудиторией как продолжение шоу; и как раз в это время переводчик, справившись с предыдущей сценой, начинал произносить нежные слова любви…

Вот почему в результате мелких интриг, сплетенных вашим покорным слугой, однажды холодным осенним вечером на Северном железнодорожном вокзале Синьцзина милую крошку Ёсико встретили сам Амакасу, окруженный толпой охранников, а также военный духовой оркестр Квантунской армии, исполнявший мелодии, которые прославили ее на радио, — и желто-красно-сине-бело-черный маньчжурский флаг гордо реял на мягком вечернем ветру. Амакасу произнес импровизированную речь, заявив, что азиаты еще раз доказали свой характер — в области как военного, так и экономического превосходства. И теперь настало время, продолжил он, «заявить об азиатском артистическом превосходстве». И хотя подбор слов мне показался не очень удачным, с самим посылом я согласился на все сто.

С нашей точки зрения, Ёсико подходила для задачи идеально: местная уроженка, которая будет обращаться к местным жителям, оставаясь все же одной из нас. К тому же она уже зарекомендовала себя на радио. В договоре, тщательно составленном Амакасу, указывалось, что Ёсико будет получать заработную плату в размере двухсот пятидесяти иен, что было раза в четыре больше, чем у ее маньчжурских коллег, но ведь ей и предписывалось стать величайшей звездой современной Азии. В синьцзинском «Ямато Хоутел» уже готов номер люкс — на том же втором этаже, где находился 202-й номер самого Амакасу. Каждое утро шофер будет отвозить ее на студию, хотя от ее жилища до нее всего десять минут ходьбы. Уже нанята японская компаньонка, которая будет решать все ее бытовые проблемы. Но все это зависит от единственного условия, которое никогда, ни при каких обстоятельствах, не должно быть нарушено: то, что по крови она — японка, становится государственной тайной. С момента подписания документа Ёсико Ямагути становится Ри Коран — или Ли Сянлань, Благоуханная Орхидея Маньчжурии.

Убедить Ёсико согласиться с нашими планами оказалось труднее, чем я предполагал. Еще в Тяньцзине я сказал, что платить ей будут очень хорошо. Впечатления это не произвело.

— Но это же касается твоего отца, — настаивал я, рискуя перейти на грубость. — Ты может помочь ему расплатиться с долгами!

После этих слов она заплакала — бедный маленький ребенок с нежным сердцем. Ведь она уже приняла решение стать журналисткой, сказала она с твердостью, поразительной для ее юных лет.

— Я хочу писать правду и бороться против идиотских предрассудков, существующих в этом мире. Если бы японцы и китайцы лучше понимали друг друга, они больше не были бы врагами…

Я мягко возразил, сказав, что мы не враги.

— Но мы воюем друг против друга, — сказала она.

— Нет, мы не воюем друг с другом, — ответил я. — Просто кое-кто старается помешать нам помочь Китаю. Они не хотят, чтобы у нас получилось освободить его.

Тогда Ёсико спросила, почему эти люди хотят, чтобы у нас ничего не получилось. Я попытался объяснить, но внезапно она погрузилась в угрюмое молчание. Стало ясно: мои слова не произвели на нее должного впечатления.

— Значит, он был одним из них? — мелькнула в ней вспышка детского гнева.

— Кто «он»? И кто такие «они»?

— Однажды ночью я не могла заснуть и услышала, как кричат люди под окнами нашего дома в Мукдене. Я выглянула в окно и увидела привязанного к дереву китайца… — И несчастная девочка разразилась рыданиями. — Они избивали его металлическими прутьями. Японские солдаты били его шомполами. Он был весь в крови. Он страшно кричал. Я спряталась под покрывалом и плакала, пока не заснула. На следующее утро я старалась не смотреть в окно, боясь того, что могла увидеть. Но я все-таки выглянула, и его уже не было. Я подумала, что мне все это приснилось — обычный ночной кошмар. Очень хотелось в это верить. Но когда вышла из дома, заметила под деревом засохшую кровь… — Юная Ёсико снова заплакала, вздрагивая худенькими лопатками.

Я положил руку ей на плечо. Она его отдернула.

— Этот человек… Я знала его. Это господин Чен. Он был привратником в нашем доме. Всегда очень хорошо ко мне относился. Когда я спросила отца, что случилось с ним, он ничего не ответил. А когда я стала настаивать, он сказал, что есть вещи, которые мне еще трудно понять.

Я не знал, что сказать. Молодые девушки не должны видеть подобных сцен. И я прекратил говорить с ней о политике. Решил пойти другим путем. Я сказал, что она права. Что она будет играть важную роль в воспитании и развитии взаимопонимания. Это именно то, что пытается делать Маньчжурская киноассоциация. Мы хотим, чтобы у китайцев сложилось благоприятное впечатление о Японии, а у японцев — о Китае. Что дружба и мир являются главной сутью тех фильмов, которые мы будем производить. И она, Ри Коран, — единственный человек в целом мире, кто способен перебросить мост через пропасть взаимного непонимания. Она Должна думать о себе не как об актрисе, она должна думать о себе как о посланнице мира. Она будет очень знаменита, сказал я, и не только в Маньчжоу-го, но и в Японии и во всем Китае… да чего уж там, во всей Азии. Именно за то, что станет миротворцем.

Я понял: мои слова начинают действовать.

— Правда? — спросила она, так внимательно и так простодушно посмотрев на меня, что мое сердце екнуло.