Петер Маргинтер - Барон и рыбы

«Человек, сказал Симон, как термометр в ванне с водой, проникает по вертикали во все слои, во все уровни бытия… Однако, в отличие от термометра, ртуть, которую у человека замещает сознание, воздействует, нагреваясь, сама по себе, растягивается и показывает на шкале температуру самоосмысления, правда, в теснейшем взаимодействии со слоем, которого она как раз достигла и который, в свою очередь, из неразличимого состояния, из направления, в котором движется измерение, становится измеримой и осязаемой реальностью именно благодаря возможности зарегистрировать ее показатели на термометре сознания».

Герои Петера Маргинтера олицетворяют это бытие одновременно вовне и снаружи, в кругу чисто эмпирической реальности, пронизанной вымышленными, имажинерными ситуациями и ими размыкаемой, и в волшебном (или гротескно-подавляющем, как у Кафки) сне, разворачивающемся в подчеркнуто реальных измерениях, порой предельно заземленных, связанных с мельчайшими и низкими подробностями быта.

Роман «Барон и рыбы» открывается читателю сразу в нескольких ключах. Вне всякого сомнения, в романе сильна сатирическая интонация, связанная с традицией (Гоголь, Гофман) выворачивания наизнанку привычных и одновременно абсурдных форм существования «благоустроенного государства» (история отношений Симона Айбеля с его начальством, гротескно обыгрываемая ситуация строгой секретности в делопроизводстве Министерства внутренних дел и т. п.). Достается и австрийцам, которых автор (устами барона) определяет как упитанный и воспитанный народ, с ворчанием поддерживающий либо правящую партию, в надежде, что та ничего не будет менять, либо оппозицию, в надежде, что та ничего не сможет изменить.

Одновременно роман Петера Маргинтера — от предыстории и имен героев до событий, сюжетных поворотов, мест действия — пронизан алхимической тематикой и символикой (аналогию можно обнаружить в романе Густава Майринка «Голем» (1915), сложно выстроенном на цветовой, фигурной, числовой символике каббалы). И девиз рода Кройц-Квергеймов («Сойди вглубь земли. Очистившись, ты отыщешь сокровенный камень»), и само путешествие барона (по воде — в далекую Шотландию за поддержкой и помощью к буйному и древнему роду Маккилли, по воздуху — на борьбу с австрийскими властями, отнявшими по ложному навету сокровища и коллекции барона, под землей — в поисках небывалого чуда, поющих рыб) представляет собой известные из алхимической философии стадии на пути к высшей мудрости — к философскому камню. Любопытна в этом смысле одна из ключевых сцен романа: в глубокой подземной пещере барон и Пепи, его черный слуга, занимаются, казалось бы, вполне прозаическим и земным делом: Пепи старательно записывает мелодии, издаваемые таинственными обитателями подземного озера, а барон, при помощи фотоаппарата старинной конструкции, пытается, как истинный ученый, сфотографировать загадочных существ. Внимательному читателю эта сцена говорит и о другом. В романе уже мелькнула фамилия Михаэля Майера, автора стародавней магической книги «Аталанта фугиенс» (1617) (См. прим. {68} 68 Маерус, Михаэль (Майер, 1568/69-1622) — врач-алхимик (был некоторое время лейб-медиком Рудольфа II), переводчик, поэт, автор книг по трансмутационной алхимии (см. примеч. {171} ) и по истории алхимии. Его лучшая книга «Atalanta Fugiens» (1617) состоит из 50 музыкальных произведений, 50 эпиграмм, 50 гравюр и обширного истолкования перечисленных творений. Алхимическая символика представлена, таким образом, на трех уровнях — в мелодии, слове и образе. ). Барон вместе с Пепи пытается совершить то, к чему устремлена книга Майера: соединить мелодию (звук), ее запись (знак) и изображение поющего (образ) в одно целое, в Высшую субстанцию. Барону удается достичь высшей мудрости лишь в конце романа: он пройдет несколько стадий трансмутации (уменьшение под микротором, самопроизвольное превращение в рыбу, перенос «Я», «Персоны» в искусственное тело). На мой вкус, заключительные страницы романа менее удались Петеру Маргинтеру. Здесь вымысел, сказка слишком явственно вступает в свои права, не подсвечивается реальностью, не ведет с ней полную юмора и тончайших нюансировок игру — и проигрывает в занимательности («а что же дальше?» — этот вопрос снимается скороговоркой перечисленными научными успехами перерожденного барона), в многозначности (завершающие роман авторские рефлексии вперемешку с цитатами из Сартра, Хельмута Плесснера и Новалиса не спасают ситуации) и, что, на мой взгляд, особенно важно, в юморе (серьезно-торжественный тон исключает улыбку, ведь, по известному выражению Роберта Музиля, столкнувшегося с аналогичной проблемой, «мистики не смеются»).

Есть в романе еще один сквозной персонаж — упоминавшийся уже секретарь барона Симон Айбель, с историей которого Маргинтер связывает многие из дорогих ему идей и представлений. Симон, вполне обычный и конкретный молодой человек, что называется, «представитель своего сословия» (вспомним родительские письма, их тональность, стилистику и тематику, предупреждения «яблочку», падающему слишком далеко от «яблони»), с помощью встречающихся на его пути людей, а затем и самостоятельно обнаруживает в себе магические, сверхчеловеческие качества. Ему открывается возможность божественного пресуществления, состояния абсолютной свободы, доступной только богам, а не человеку. И Симон принимает «сверхчеловеческое» и одновременно очень человеческое решение: он отказывается от божественного дара. Стремление к истине и совершенству для него дороже и ценнее, нежели обладание истиной и совершенством: ведь совершенство (завершение) есть смерть, окончание движения, неподвижный Абсолют.

Любопытна и другая сторона в истории Симона. Герой дерзко «показывает нос» еще одной, достаточно низменной, но тоже «совершенной», завершенной, статической форме существования — он оставляет чиновничью службу, порывает с наскучившей и бессмысленной иерархией, в которой мог рассчитывать на довольно высокое место. Эта история — своего рода обратное отражение истории автора. Петеру Маргинтеру, в 1971 г. поступившему на дипломатическую службу (он работал в австрийских посольствах в Турции и в Англии, а сейчас возглавляет «Австрийский институт культуры» в Лондоне), стать свободным художником не пришлось. В одном из своих эссе (1982) он подробно и не без привкуса горького юмора размышляет об этом так:

«Я — один из 2.000 (двух тысяч) современных австрийских писателей, хотя… 2.000 писателей — цифра лишь относительно огромная, ведь филателистов и альпинистов в Австрии наверняка много больше. Писатель в Австрии — не «настоящая», не заслуживающая общественного уважения профессия. Моя жалость к самому себе, однако, не заходит столь далеко, чтобы я стал утверждать, будто среди австрийцев распространена неприязнь по отношению к своим писателям. Просто дело, к сожалению, обстоит так, что все твои друзья и знакомые поддерживают тебя морально и даже выказывают радость, если ты сотворишь что-либо пристойное, однако при этом они воспринимают писательство как один из видов приятного, ни к чему не обязывающего и небесполезного хобби…