Дмитрий Поляков (Катин) - Дети новолуния [роман]

Бог весть откуда к подножию крепости выскочил гнедой жеребёнок. Насмерть перепуганный, он метался между стен и набегающей конницей, как бумажная игрушка, подламывал ноги, спотыкался, вскакивал и даже уже не вздрагивал от страшного грохота. Хрупкая фигурка то и дело выныривала из клубов пыли, когда казалось, ему настал конец.

Кто-то обратил на него внимание стоявшего на возвышении каана, и тот приказал вытащить жеребёнка.

Волны всадников одна за другой накатывали монотонно и неотвратимо. Оглушительный свист летящих монгольских стрел не прекращался до полудня, когда на штурм двинулись толпы пленных, вооружённых короткими саблями, с длинными лестницами, верёвками и осадными крюками. Прикрываемые лучниками, они полезли на стены.

Но кешекентцы наконец освоились в этом аду и взяли себя в руки. Довольно легко им удалось отбить натиск подневольных и потому вяло дравшихся соплеменников. Кипчудук даже воспрянул духом, словно был сделан первый шаг к победе. Мало кому удавалось добраться до бойниц, в основном их били сверху.

Однако на смену павшим монголы гнали новых. Многие из них, как муравьи, тащили на себе каменные глыбы и обкладывали ими крепость, подтягивали к её подошве раненых и убитых, сокращая таким способом путь на стены. Чтобы не измотаться в бессмысленной борьбе с ними и понимая, что у монголов найдётся ещё не одна тысяча таких несчастных, Кипчудук запретил расходовать на них смолу и ограничился лишь спорадическими обстрелами из луков — благо стрел в городе было хоть отбавляй.

К вечеру каан пришёл к выводу, что пора, и на город были брошены пешие тумены уйгуров, киргизов, кипчаков. Монголов среди них было немного. Перед собой они выставили толпы мужчин в качестве хашара, взятых из соседних селений. Их задача была стать первой кровью решительного штурма. Именно они лезли на рукотворные валы из камней и людских тел, возведённые вдоль крепостных стен, карабкались по лестницам и вступали в бой, преимущественно неравный. Они были настойчивы, эти люди, поскольку знали, пощады не будет ни спереди, ни сзади. С ними приходилось драться всерьёз. В тех местах, куда каан направил лучшие силы, на головы атакующих полились кипящие нечистоты. Люди сыпались с лестниц, как спелые яблоки. Из-за стен вылетели несколько огромных горшков с горючей смесью и упали в самую гущу столпившихся под воротами монголов. Горшки с грохотом взорвались, забросав всё вокруг горящим огнём, легко прожигающим латы. Атакующие беспомощно сгрудились перед стенами, превратившись в серую, копошащуюся массу, похожую на упавшего на бок слона.

Постепенно стало понятно, что штурм захлебнулся. Каан приказал отойти.

Другой день начался той же атакой лучников. Только на этот раз они забрасывали город горящими стрелами. Через пару часов город вспыхнул. Тушить было нечем, и многое выгорело дотла из-за усилившегося ветра. Монголам удалось поджечь две катапульты. Пламя с них перекинулось на огневые кувшины, которые заплевали жгучей смесью всю площадь и суетившихся на ней людей. Сгорели амбары с зерном, несколько коровников со скотиной, оружейный склад. Это было пострашнее человеческих жертв.

Практически сразу толпы монгольских воинов со всех сторон в одночасье ринулись на стены. Каан демонстративно удалился в шатёр Лу Ю, тем самым давая понять, что рассчитывает на безусловное взятие такой, в сущности, несерьёзной твердыни уже теперь. Он не желал даже слышать о том, чтобы собрать осадную технику на месте, коль скоро не вышло протащить её через горы. Его занимала лишь расправа над поверженными мятежниками.

Абсолютно беспрепятственно, можно даже сказать, в странной тишине монгольские воины, прикрываясь хашаром, достигли крепостных стен, свободно приставили к ним сотни лестниц и полезли наверх, по-прежнему не встречая сопротивления и даже не видя противника. Казалось, осаждённый город обезлюдел. Но стоило первому шлему ордынца подняться над краем стены, как в ту же минуту из боевых проходов вынырнули вооружённые топорами и рогатинами ополченцы и обрушились на врага с таким остервенением, какого никто не ожидал. Пошла рубка. Мир в мгновение ока переполнился криками, стонами, лязганьем сабель, тяжёлыми ударами палиц. Из выступающих сторожевых башен по наседавшим монголам открыли прицельную стрельбу опытные бойцы из тех пришлых баламутов, что подбили мулл города к бунту. Лестницы сбрасывались вместе с облепившими их воинами. Время от времени на головы атакующих выплескивалась раскалённая смола и кипящие фекалии, распространявшие такой дикий смрад, что даже монголы не выдерживали, а кое-кто из угодивших под них так и вовсе валился без чувств. Кому-то удавалось вскарабкаться на стену и вступить врукопашную, но ненадолго. Кешекентцы, как пчёлы, облепляли таких гостей и в худшем случае, если не получалось справиться, падали вместе с ними вниз. Всё слилось в один бесконечный, нечеловеческий вой.

С какого-то момента фронтальная стрельба со стен стала перекрещиваться с фланговым обстрелом с башен, образуя на подступах к ним зону сплошного поражения, в то время как монгольские лучники, засыпавшие кешекентцев стрелами, не могли получить таких результатов в отношении врага.

Субэдей первым понял, что и этот приступ провалился, и, чтобы сберечь силы, решил обратиться к каану с предложением отступить. Каан выслушал его в мрачном молчании, потом оглянулся на Лу Ю и вдруг спросил:

— А жеребёнок? Где жеребёнок?

— Жеребёнок? — не понял Субэдей и тут же заверил: — Сейчас узнаю.

— Я посылал за ним десятку.

— Насколько мне известно, — вмешался Елюй Чу-цай, склоняясь в поклоне, — его не успели спасти, великий хан. Слишком поздно.

— В таком случае, — медленно произнёс каан, — и десятника, и всю десятку казнить. Немедленно! Сейчас! — рявкнул он и вышел из шатра.

Вот уже больше года маленький отряд монгольских головорезов блуждал по землям Сун и Цзинь, Гоби и Ся, пытаясь догнать неизвестно куда ускользающую орду. Иногда начинало казаться, что задача эта невыполнима, поскольку перемещения войск каана были непрерывны и непредсказуемы, а скорость движения самого отряда определялась возможностями белого осла, на котором ехал упрямый лайчжоуский монах, и возможности эти были весьма ограниченны по сравнению с ходом коня, верблюда или хотя бы кибитки.

Дороги были переполнены шайками одичавших убийц, способных жрать людей заживо, и столкновения с ними были главной головной болью отряда. Другая забота поджидала на каждом ямском стане, где им сообщали о новой перемене маршрута орды. Сначала их было сто, и сотник чувствовал себя сотником, то есть уверенным в себе начальником. Но в бесконечных стычках с разбойниками силы постепенно таяли, и сотник начал опасаться, что если так пойдёт дальше, то в скором времени ему, чего доброго, останется командовать десяткой.