Томас Пинчон - Рассказы из авторского сборника «Выкрикивается лот сорок девять»

Австрийское консульство находилось напротив отеля «Хедиваль», и празднества там были самые заурядные. Гудфеллоу сидел на нижней ступени широкой мраморной лестницы с девушкой на вид лет восемнадцати, не больше; выглядела она нелепо, комично, провинциально — под стать платью, которое было на ней. Под дождем парадный костюм Гудфеллоу сморщился; пиджак жал под мышками и не сходился на животе; светлые волосы спутал примчавшийся из пустыни ветер, лицо было красным и недовольным. Глядя на него, Порпентайн оценил свой собственный вид — занятный, чудной: его вечерний наряд был приобретен в тот год, когда махдисты хлопнули генерала Гордона [105]. На таких собраниях Порпентайн чувствовал себя безнадежно старомодным и часто затевал игру, в которой был, так сказать, «Гордоном без головы», вернувшимся с того света; на ярмарке блистательных особ, лент и заморских орденов это выглядело по крайней мере странно. И уж точно шутка устарела: главнокомандующий успел отвоевать Хартум, преступникам воздалось по заслугам, а народ обо всем забыл. Однажды в Грейвсенде Порпентайн увидел легендарного героя Китайской войны на крепостном валу. В то время ему было лет десять, и событие должно было потрясти его до глубины души; так и вышло. Но между тем днем и встречей в отеле «Бристоль» что-то изменилось. В ту ночь он размышлял о Молдуорпе, о неуловимом предчувствии апокалипсиса; и еще он думал о том, что ощущает себя чужаком. Но он и не вспоминал о Китайце-Гордоне, загадочном одиночке в устье Темзы; говорят, что волосы героя поседели за один день, когда он ждал смерти в осажденном Хартуме.

Порпентайн обошел консульство, высматривая знакомых дипломатов: сэр Чарльз Куксон, мистер Хьюэт, месье Жерар, герр фон Хартман, кавалер Романо, граф де Зогеб и прочая и прочая. Весь бомонд. Все почетные лица в сборе. Не хватало только русского вице-консула, месье де Вилье. И, как это ни странно, австрийского консула, графа Хевенхеллер-Метша. Уж не вместе ли они?

Он вернулся к лестнице, где сидел несчастный Гудфеллоу и врал о своих приключениях в Северной Африке. Девица смотрела на него не дыша и улыбалась. Порпентайн подумал, что в самый раз спеть: «Другую девчонку я в Брайтоне видел с тобой; так кто же, скажи мне, подружка твоя?»

— Я здесь, — произнес он.

Гудфеллоу оживился и с явно преувеличенным восторгом представил свою подружку:

— Мисс Виктория Рен.

Порпентайн улыбнулся, кивнул и стал шарить по карманам в поисках сигарет.

— Здравствуйте, мисс.

— Она слышала о представлении, которое мы устроили с доктором Джеймсоном и бурами [106], — сказал Гудфеллоу.

— Вы вместе были в Трансваале, — восхищенно подхватила девушка.

«Из этой он сможет веревки вить, — подумал Порпентайн. — Ее на что угодно уломаешь».

— Мы уже довольно давно вместе, мисс.

Она расцвела, встрепенулась; Порпентайн смутился и поджал губы, щеки у него побледнели. Ее румянец напоминал закат в Йоркшире или, по меньшей мере, смутный призрак родного дома, о котором и он, и Гудфеллоу старались не думать — а если видение появлялось, то встречали его с опаской, — и поэтому перед девушкой оба держались одинаково осторожно.

За спиной Порпентайна послышались негромкие шаги. Гудфеллоу с подобострастной вымученной улыбкой представил сэра Аластэра Рена, отца Виктории. То, что он не в восторге от Гудфеллоу, стало ясно мгновенно. С ним появилась близорукая кубышка лет одиннадцати — сестра. Милдред поспешила сообщить Порпентайну, что она приехала в Египет собирать коллекцию окаменелостей; она обожала их не меньше, чем сэр Аластэр — большие старинные орг а ны. В прошлом году он объездил Германию, вызвав недовольство жителей многих городков, где были соборы, тем, что нанимал мальчишек, которые трудились по полдня, раздувая мехи, и недоплачивал им. «Не то слово», — вставила Виктория. Сэр Аластэр рассказал, что на Африканском континенте ни одного приличного органа не сыщешь (в этом Порпентайн вряд ли мог сомневаться). Гудфеллоу высказал слабенький восторг по поводу шарманки и спросил, не приходилось ли сэру Аластэру упражняться на этом инструменте. Лорд пробурчал в ответ что-то недоброе. Краем глаза Порпентайн заметил графа Хевенхеллер-Метша, он выходил из примыкающей к холлу комнаты, держа под руку русского вице-консула, и о чем-то мечтательно рассуждал; месье де Вилье вставлял в разговор короткие бодрые возгласы. «Ага», — подумал Порпентайн. Милдред вытащила из сумочки большой камень и предложила Порпентайну его рассмотреть. Это был камень с ископаемым трилобитом; она нашла его недалеко от места, где был древний Фарос. Порпентайн не знал, что сказать, — этот недостаток был у него издавна. В мезонине был устроен бар; Порпентайн вызвался принести пунш (для Милдред, само собой, лимонад) и взлетел по лестнице.

Пока он ждал у стойки, кто-то коснулся его руки. Порпентайн обернулся и увидел одного из тех двоих, с кем он сталкивался в Бриндизи. «Славная девочка», — сказал незнакомец. Насколько он помнил, это были первые слова, с которыми опекуны обратились к нему за все пятнадцать лет. Порпентайн мрачно подумал лишь одно: приемчик припасен для особых кризисных случаев. Он взял напитки, изобразив ангельскую улыбку; повернулся и стал спускаться по лестнице. Сделав два шага, он оступился и упал: все покатилось, запрыгало, раздался звон бьющегося стекла, и по ступеням брызнул пунш, сваренный из шабли, и лимонад. В армии его научили падать. Он робко взглянул на сэра Аластэра Рена, который ободряюще закивал.

— Я однажды видел, как это проделывает парень из мюзик-холла, — сказал он. — Но вы куда лучше, Порпентайн, честное слово.

— На бис, — потребовала Милдред.

Порпентайн достал сигарету, припрятанную на случай, если захочется курить.

— Как насчет ужина у Финка? — предложил Гудфеллоу.

Порпентайн поднялся.

— Помнишь типов, которых мы видели в Бриндизи?

Гудфеллоу невозмутимо кивнул, на его лице ничто не дрогнуло, не напряглось; Порпентайн восхищался своим напарником в том числе за это умение. Вдруг послышалось:

— Мы идем домой, — Это буркнул сэр Аластэр, резко дернув за руку Милдред. — Постарайтесь без приключений.

Порпентайн понял, что ему придется играть роль дуэньи. Он предложил еще раз сбегать за пуншем. Когда они поднялись в бар, человек Молдуорпа уже исчез. Порпентайн просунул носок ноги между балясинами и быстрым взглядом окинул публику внизу.

— Его нет, — сказал он.

Гудфеллоу протянул ему бокал пунша.

— Жду не дождусь, когда увижу Нил, — щебетала Виктория, — пирамиды, сфинкса.

— Каир, — добавил Гудфеллоу.

— Да, — кивнул Порпентайн, — Каир.

Ресторанчик Финка находился в аккурат на другой стороне рю де Розетт. Они метнулись через улицу под дождем, плащ Виктории надулся, как парус; она смеялась, радуясь каплям. В зале публика была исключительно европейская. Порпентайн увидел несколько знакомых лиц с венецианского кораблика. После первого бокала белого фослауера девушка разговорилась. Цветущая и непринужденная, звук «о» она произносила со вздохом, словно вот-вот упадет без чувств от любви. Виктория была католичкой, училась в монастырской школе неподалеку от дома в местечке под названием Лардвик-на-Фене. Это было ее первое путешествие за границу. Она только и говорила что о религии; одно время она думала о Сыне Божьем так, как любая юная особа размышляет о подходящем женихе. Но вскоре поняла, что никакой он не жених; он держит целый гарем монашек в черном, увешанных четками. Не в силах противостоять такой конкуренции, Виктория через несколько недель покинула монастырь — но не лоно церкви: печальноликие статуи, аромат свечей и ладана, да еще дядюшка Ивлин стали средоточием ее безмятежной жизни. Ее дядя — бывший разбитной бродяга — раз в год приезжал из Австралии, откуда вместо подарков привозил столько бесподобных баек, сколько сестры могли воспринять. Виктория не могла припомнить, чтобы он хоть раз повторялся. И главное, она получала достаточно материала, чтобы в промежутках между его наездами творить собственный игрушечный мирок, колониальный миф, с которым и в котором она могла играть — совершенствуя, исследуя и переиначивая его. Особенно во время мессы, ибо здесь уже имелась сцена, драматическое поле, готовое принять зерна фантазии. Дело дошло до того, что Бог у нее носил широкополую шляпу и сражался с туземным Дьяволом из числа антиподов земли — во имя и ради благополучия всех Викторий.