Ильза Айхингер - Великая надежда

Беззвучно подкарауливали в засаде сумерки, они сидели, как чужие всадники, у них на плечах и подгоняли их. Бегите, бегите, бегите, пользуйтесь большой переменой! Пользуйтесь быстротечной жизнью. Междуцарствие между приходом и уходом. Не стройте между ними крепости!

Беги, Эллен, беги, кто-то должен бежать первым. Считалка давно закончилась. За кем гонятся, тот и водит. Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь, тебе можно стать жертвой. Увлекай, увлекай за собой цепочку преследователей! Прямо вверх, вход запрещен, прямо вверх над вами самими.

Караулка… лестница наверх… курятник. Прыгай, прыгай, тени все ниже. Фонари по дороге. Перепрыгни, ничего страшного. Темные фонари, светлеющая тьма, Бог маскируется, вы его не выносите. А себя самих вы выносите?

Дальше, давай дальше! Шлагбаумы вверх, шлагбаумы вниз, бочки, бочки с горючим. Ударь бочку — какой гулкий звук! горючего нет, кончилось, вытекло. Обман, надувательство, все пустое звучит гулко, бочки далеко раскатываются у тебя за спиной.

Слышишь шум? расстояние между тобой и преследователями сокращается. Пустой вагон — насквозь, проскочи насквозь. Слышишь, как свистят? Бедные преследователи. Увлекай их за собой, туда, к цели. Расстояние увеличивается.

Крики, топот, крики. Бегут по кругу. Спотыкаются, падают, отстают. Замирают на месте.

Эллен притормозила, оглянулась назад. Ее охватило сочувствие к преследователям, потерявшим ее след. Флажок опустился. Для кого? И вот уже ни беглецов, ни преследователей, ни дороги, ни цели. Нет, нет, этого не будет, цепь не может порваться. Она перевела дух.

Раздался долгий, пронзительный и буйный свист, свист в пять пальцев. Длиннее Млечного Пути и короче последнего вздоха. Куры путевого обходчика испугались. С поленницы сорвалось несколько деревяшек. Отцепленные вагоны на соседнем пути притихли еще больше. Эллен засвистела своим преследователям. Остановилась, прислушалась, задержала дыхание.

Полицейский под облетевшим тополем поднял лицо в тумане. Да, там караулка, лестница вверх, там тебя больше нет. Пакгауз, забитый инструментами, а ты разве не инструмент, чужой инструмент среди молотков, среди клещей, среди сверл, там тебя тоже нет.

Полицейский замерз, но со лба у него катил пот. Пальцы у него окоченели от волнения. Это был еще совсем молодой полицейский, неопытный и напрочь лишенный самоуверенности. И хотя он обучался валить с ног одним ударом и ставить на колени, он все же еще не был обучен, как быть, когда сбивают с ног и ставят на колени тебя самого. И хотя он был обучен стрелять и пригибаться, когда стреляют другие, он вовсе не был обучен тому, как быть, когда тебя застрелили, да и вообще действовать более или менее в одиночку. Он побежал, но у него были слишком тесные сапоги. Он передвигался очень неуверенно.

Еще дважды из сумерек вырывался свист. Угрожающий, как приказ его полковника, призывный, как просьба его возлюбленной, и куда насмешливей, чем насмешка уличного мальчишки на его участке. Пока молодой полицейский бежал, кровь ударила ему в голову. Последнее средство достичь цели: замри на месте, прислушайся, задержи дыхание!

Никакого движения вокруг. Словно в засаде, лежали рельсы в тени семафоров. Сомнение опустилось на него, как власяница. Разве это не смехотворно — хватать ничто?

А что, кроме ничто, вы хватаете? — пели тополя над насыпью.

Злобно и одиноко продвигался полицейский вперед. Его усердие росло. А потом, думал он, а потом, когда я это схвачу, что схвачу, кого схвачу, тень на свету, тогда меня отметят, тогда я сделаюсь незаменимым в этом мире, тогда меня уже не пошлют на фронт, тогда мне уже не придется погибнуть, тогда уже на свету не останется никаких теней, кроме моей собственной.

Проклятый туман встал, как забытая кулиса, лег, как жидкое молоко, между нерешительными. Беспокойно ворочалась луна между тучами. Молодой полицейский бежал, высунув язык, наклонив и выставив вперед голову и повернув нос к земле, как собака, вынюхивающая след. След, след, вдоль рельсов. Как будто не осталось больше никаких следов, кроме рельсов, следов, которые пересекаются, следов, которые переплетаются со следами-рельсами, и никакого стрелочника, в том-то и дело.

Но потом, когда я его догоню, этот след от тени, все будет хорошо. «Стой, или буду стрелять, стой, или буду стрелять! Стой, стреляю!» Его голос сорвался. Эллен стояла вплотную к нему. Он протянул руки, но руки были слишком коротки. Как танцующий медведь, он остался позади тени. «Стой, или буду стрелять!» Но не выстрелил. Еще раз откинул голову назад, словно собирался позвать товарищей.

По восточному виадуку медленно шла женщина. В нескольких шагах от полицейского взлетела птица. Полицейский приготовился к прыжку, прыгнул и ухватил пустоту. У него закружилась голова. Матово и сине мерцали вдали огни станции. Он дрожал от ярости. Он бросился на землю, вновь вскочил и в отчаянии повернулся вокруг своей оси, как его мать-Земля. Он топнул ногой, принялся молотить воздух вокруг себя руками и, наконец, замер. Он встал на цыпочки, его сапоги скрипели на голой земле, новые сверкающие сапоги — полицейский был и впрямь еще очень молод.

— Здесь кто-нибудь есть? — спросил его голос, голос мальчика. Он на ощупь достал сигарету. Вспыхнул огонек. Кто здесь? Qui vive? [3] Кто идет? (франц.) Старый вопрос — смехотворный вопрос. А сам-то ты никто?

Эллен не шевельнулась, ее глаза мерцали зеленым цветом под вагоном. Красный и зеленый, красный и зеленый, сигнал для последнего поезда. Она подтянула колени к подбородку. Полицейский был совсем близко. Так и хочется просунуть руку из-за колеса и сорвать у него с ноги сапог.

— Здесь кто-нибудь есть?

Так и подмывает перекинуть ему вопрос обратно, чтобы он утешился. Да, да, не нервничай, мой милый.

Внезапно пошел дождь. Полицейский замерз. «Если тут кто-то есть, — громко сказал он, — я ему приказываю… я ему приказываю… — он перебил сам себя, — я его прошу…» Он осекся и замолчал.

Издали он слышал крики товарищей. Тут и там, тут и там, приказано найти, да, приказано искать — нет. Вам государь прислал приказ и повелел… Только не меня, пожалуйста, только не меня!

— Кто здесь? — раздраженно прошептал паренек последний раз, а потом: — Я-то могу и подождать, хорошо же, я могу ждать долго. Последние дни у нас было много занятий по строевой подготовке, и я устал. Через три дня я еду на фронт. Туда, где горизонт укреплен. Три дня я могу подождать, три дня… — Его плечи поднялись; хорошо, что поблизости нет никого из товарищей. Никто тебя не видел, никто тебя не слышал, никто, никто… Беги, будь героем, поймай тень на свету и доставь ее в караулку. Она далеко от тебя, на что ты тратишь время? Подожди, я тебя достану, тень на свету, свист в тишине, насмешка в ночи!