Ильза Айхингер - Великая надежда

Лампа качалась. Эллен нагнулась и подняла свою косынку, которая соскользнула на пол.

— Поставьте ее на середину.

Пол задрожал.

— Как тебя зовут?

Эллен не отвечала.

— Твое имя?

Она пожала плечами.

— Где ты живешь?

Эллен не шелохнулась.

— Вероисповедание — возраст — семейное положение?

Она поправила застежку. Слышно было, как дышат полицейские; не считая этого, все было тихо.

— Родилась?

— Да, — сказала Эллен.

Один из мужчин дал ей пощечину. Эллен удивленно посмотрела на него снизу вверх. У него были черные усики и испуганное лицо.

— Как зовут твоих родителей?

Эллен крепче сжала губы.

— Занесите в протокол, — рассеянно сказал полковник.

Один из мужчин рассмеялся. Тот самый, который смеялся раньше.

— Молчать! — крикнул полковник, — не перебивайте! — Его пальцы барабанили по деревянному барьеру в каком-то чужом ритме.

— Как тебя зовут, где ты живешь, сколько тебе лет и почему ты не отвечаешь?

— Вы неправильно спрашиваете, — сказала Эллен.

— Ты, — сказал полковник и поперхнулся, — ты знаешь, что тебя ждет? — Его очки потускнели. Лоб блестел. Он толкнул барьер.

— Небо или ад, — сказала Эллен. — И новое имя.

— Фиксировать? — спросил протоколист.

— Фиксируйте, — крикнул полковник. — Все фиксируйте.

— Не надо, — быстро сказала Эллен, — не надо фиксировать, а то получается какая-то фикция. Пускай слова растут, как трава в поле.

— Бумага — это каменистая почва, — испуганно сказал протоколист и, помаргивая, оглянулся вокруг. — Я в самом деле слишком много записывал, всю жизнь я слишком много записывал. — Его лоб прорезали борозды. — Когда я что-то замечал, я это фиксировал, а то, что я фиксировал, рушилось. Я ничего не оставлял в покое, ни о чем не умалчивал. Что бы мне ни втемяшивалось, я ничему не давал ходу. Сперва я ловил бабочек и накалывал их на булавки, а потом и все прочее. — Он схватил ручку и отшвырнул ее в сторону. Чернила вырвались на волю и разбрызгались по полу, темно-синие чернила высохли и стали черными. — Мне очень жаль, но я больше не хочу ничего фиксировать, нет, больше никаких фикций не будет! — Протоколист пылал. Перед глазами у него все плыло и кружилось. — Во-ды, — засмеялся он сквозь слезы, — воды!

— Дайте ему воды, — сказал полковник. — Дайте ему воды! — крикнул он.

— Воды, — улыбнулся протоколист, утешаясь. — Вода прозрачна, как невидимые чернила. Когда придет время, все станет видимым.

— Да, — сказала Эллен.

— Как тебя зовут? — закричал полковник. — Где ты живешь?

— Нужно пойти на поиски себя, — прошептал протоколист.

— Где твой дом? — спросил толстый полицейский и наклонился к ней.

— Место, где я жила, — сказала Эллен, — никогда не было моим домом.

— А где твой дом? — повторил полицейский.

— Там же, где ваш дом, — сказала Эллен.

— Но где наш дом? — вне себя закричал полковник.

— Теперь вы спрашиваете правильно, — тихо сказала Эллен.

Полковник прикрыл глаза. Когда он отвел руку от глаз, свет в караулке стал бледней. Барьер плясал у него перед глазами. «Сейчас я мог бы приказать, — с отчаянием подумал он, — чтобы этот барьер исчез».

Этот пляшущий барьер между плененными и обреченными, между взламывающими и взломщиками, этот шаткий барьер между разбойником и жандармом.

— Где наш дом? — повторил толстый полицейский.

— Молчать! — крикнул полковник. — Говорите, когда вас спрашивают.

Дождь все играл за плотно прикрытыми ставнями.

— Если кто-то хочет спросить, значит, его уже спрашивают, — бесстрашно сказал протоколист и опрокинул чернильницу.

Эллен стояла совершенно неподвижно.

— Как твое имя? — сказал полковник и угрожающе надвинулся на нее. — Кто ты такая?

— Что имена? Капканы, — прошептал протоколист. — Прячутся в мокрой траве. Что в темном саду ты ищешь? Ищу самого себя. Постой, ты ищешь напрасно. Как звать тебя? Как-нибудь…

— Тише, хватит, — крикнул полковник и заткнул уши обеими руками, — хватит, хватит!

— Нет, — возразил протоколист, — не хватит, господин полковник. Меня назвали Францем. Как меня зовут? Франц. Но что такое я, кто я, что я значу? Сто и один. Почему вы не спросите дальше? Вы торчите в капканах, слышите, у вас за спиной раздается смех! Все ваши имена взывают о помощи. Вырвитесь из капканов, раздерите ноги в кровь, бегите, ищите дальше! — Протоколист совсем разбушевался. Он взлетел на стол и распростер руки в стороны. Полицейские стояли и словно ждали точного приказа.

— Достаточно, — холодно рассмеялся полковник. Он был удивлен. Тремя шагами он приблизился к Эллен. — В последний раз: как тебя зовут, кто ты такая?

Дверь распахнулась рывком.

— Моя косынка небесно-голубая, — сказала Эллен, — и мне очень хочется отсюда.

Волны холода в непонятной пляске врывались в жаркую караулку. Берегись! Сопротивление шаркающих по земле ног, — эти танцоры совсем не подходят друг другу — и удары опускающихся кулаков, рукоплескания дьявола.

— Биби, — крикнула Эллен. У нее задрожали губы. Прежде чем она взяла себя в руки, к ее ногам упал мокрый окровавленный узел.

— В последний раз, как тебя зовут?

— Эллен, — крикнула Биби, — Эллен, помоги мне!

— Ее зовут Эллен, — сказал протоколист.

— Тихо, — сказала Эллен. — Биби, ты только не кричи. — Она помогла ей подняться с пола, вытащила косынку и вытерла кровь с лица младшей. Человека у дверей затрясло от ярости. Он хотел на нее накинуться, но в тот же миг заметил полковника и остался на месте. Полковник не шевельнулся.

— Эллен, — сказала Биби, — я не пошла с другими. Они нас расстреляют, так сказал Курт, к лету над нами вырастут вишневые деревья. Так сказал Курт, и пока мы были в лагере, он уже ничего другого не говорил. И в конце концов я поняла, что с меня хватит.

— Да, — отозвалась Эллен.

Полицейские попятились ближе к стене. Обеих девочек окружал только пол с его грубыми пыльными половицами.

— Рассказывай дальше, — сказала Эллен.

— С меня хватит! — взревел человек у дверей.

— Будет еще больше, — сказала Эллен.

— Георг их отвлек, — прошептала Биби, — он мне помог. В последний день, когда нас уже должны были погрузить в вагон…

— Закройте дверь! — крикнул полковник поверх их голов.

— И тебе удалось! — сказала Эллен.

— Да. Сама не понимаю как. Но Курт сказал, они нас расстреляют и над нами вырастут вишневые деревья. А знаешь, Эллен, я хотела еще ходить на танцы, я не хочу превратиться в вишневое дерево.

— Биби, — сказала Эллен, — можешь мне поверить, вишни тоже иногда танцуют.

Малышка подняла лицо к тусклой качающейся лампе. — Я полтора месяца пряталась, и вот…

— Биби, — сказала Эллен, — раз-два-три, вот и дождались! Помнишь, тогда, на набережной?