Курилов Семен - Ханидо и Халерха

— Ну что с тобой, Ханидо? — ласково заговорила она. — Так хорошо рассказывал — и вдруг…

— Не знаю. Одичал я, наверно, совсем. Одиночество… Всю жизнь в одиночестве… Плохо мне. Я пойду.

— Ты никогда не обижай меня, а? Ведь я сирота. Тетя Пайпэ рассказывала, что Потонча обещал ей золото, обещал уплыть с ней через море на счастливую землю. А чем все кончилось? Ты занят большими мыслями и большими делами, ты будешь в остроге жить, станешь ученым и очень богатым. И сам не заметишь, как я не буду нужна тебе.

— Ты всегда мне будешь нужна. Всю жизнь! — сказал Косчэ-Ханидо и повернул к ней лицо, полное мужской муки и счастливого унижения.

— Но ты ведь не любил меня. Ты и свататься не хотел. А как доказывал только сейчас, что пришел проститься! Значит, просто ум потерял на время. Пройдет это, пройдет, милый.

— Знала бы ты, чем были заняты мои мысли, мог ли я о тебе много думать.

— Ты расскажи — может, я и пойму. Или тайна какая? Ты кругом в тайнах.

Рука Халерхи лежала на его шее — и он вдруг ужаснулся: не чувствует ли она этой рукой обрезанные волосы. Да тут еще и сказал, что не нужно, сам подтолкнул к подозрению. Снять ее руку было опасно, и он сидел смирно, пока не понял, как хорошо сделал, что не пошевелился, — ведь его просто подстриг Пурама, сильно зарос он там, в одиночестве. А пока он додумался до такого нехитрого оправдания, Халерха, не дождавшись ответа, вздохнула:

— Молчишь. Как же я могу тебе верить? — Она отняла руку. — Я взрослая, мне столько же лет, сколько тебе. И я могу рассудить жестоко и прямо. Не бывает так в жизни, чтобы настоящей любви что-нибудь помешало. Разве зря во всех сказках говорится, что чем трудней человеку, тем сильней его чувства. А уж если не так было все, то и расчет простой: или чувств не было, или случилось что-то ужасное. Почему ты за три года не приехал ни разу?

Косчэ-Ханидо молчал. Он знал, что Халерха тысячу раз права. Да, было много ужасного, и, может, поэтому оледенели все чувства. Но надо было ответить, а он правду сказать не мог.

— Страшного ничего со мной не случалось, — как можно спокойнее заговорил он. — Было совсем другое. И я, конечно, все бы тебе сказал… потом.

— А я должна знать не потом, а теперь, — настаивала Халерха.

Сохраняя все то же спокойствие, Косчэ-Ханидо взялся подбрасывать на угольки не сгоревшие кончики тальника. Согнувшись, он подул на угли, потом выпрямился.

— Халерха, — сказал он. — Неужели ты думаешь, что там, в безлюдной тундре, среди зверей, я стал плохим, подлым? Разве ты меня только сейчас узнала?.. Ты сильно переменилась. Я молчу о тебе, ты меня тоже настораживаешь…

— Да?

— Я не Мэникан, который не умеет переносить горе и без конца сватается к тебе. Плохо мне будет, когда откажешь, но я смирюсь. Только мне кажется, Халерха, что ты собираешься жить с расчетом. Пусть я мало о тебе думал, пусть одичал и вот так, глупо, потерял голову. А ты? У тебя самой не было ко мне ничего. Ты подчинялась чужой воле и отказывала этим самым… как их… целому стойбищу женихов. Теперь ты со мной разговариваешь так, будто прикидываешь: хуже я их или нет? Скажу одно — буду хорош, скажу другое — плох. А я думал в тебе человечность, сердце найти. И шел я к тебе, чтоб отвести душу.

Он взял над ней верх, и она приостыла.

Вдруг погрубевшим голосом она сказала:

— Если б у меня были отец и мать, я, может, больше о чувствах думала бы. Теперь я должна жить и чувствами, и умом. Как ты, такой умный, не можешь понять! Забыл судьбу Пайпэткэ?

— Но Потонча был заезжим жуликом. Тогда власть была у шаманов. А я хочу, чтоб у нас все как у людей было. И на людях. И я не похож на Потончу.

— Ханидо, — сказала, вздохнув, Халерха. — Все на твоей стороне. А я просто женщина. Нет, я должна жить умом. Каким ты стал — я не знаю.

— Ты, кажется, хочешь простой и спокойной жизни. Тогда, конечно, возвращай рукавицу.

Халерха встала. Она подошла к чурбаку и, размышляя, начала мять оплывший вокруг свечи воск. Свеча догорала, и она хотела продлить жизнь огоньку.

Косчэ-Ханидо смотрел на нее снизу вверх и снова слышал, как в висках все гулче и гулче стучит кровь. От свечи на лицо Халерхи падал свет, он оттенял и без того красивые, нежные черты: припухшие красные губы, аккуратный нос, четкие ободки вокруг глаз.

— Я пришлю завтра или через день рукавицу, — сказала она, сдвигая брови. — Свою рукавицу, с левой руки. Это будет согласие.

Он глядел на нее и не верил своим ушам. Как будто не она говорила, или она, но не ему.

Однако Косчэ-Ханидо не успел до конца осознать радость, как услышал слова:

— Но будет условие…

Халерха подошла к нему и села так, что колени ее оказались на его ноге. Она смотрела прямо ему в лицо.

— Скажи, Ханидо: тебе хоть немножко понравился мир, в котором ты живешь эти дни? — спросила она.

— Да.

— Чем?

— Тем, что только изнутри того мира можно делать большие дела. Что бедняк может?

— Какие дела?

— Со злом бороться. А ты какое условие ставишь?

— Вот ты и расскажи мне, какая жизнь у нас будет с тобой. Я знать хочу, что ты собираешься делать. Не будешь ведь ты всю жизнь писать одну бумагу царю.

— Вся неправда, вся беда оттуда идет — это я знаю. Даже доброе дело они так поворачивают, что оно злом становится.

— Охо-хо, — очень тяжело вздохнула Халерха и вдруг уткнулась лбом в грудь своему жениху. — Ты не справишься с ними. Нет. И я очень боюсь.

— Конечно, не справлюсь, если буду только на коленках стоять и лбом упираться в землю. Не знаю… Есть у меня с кем счеты сводить.

Халерха выпрямилась и устало, медленно повторила:

— Я очень боюсь. Очень.

— Можно и без боязни, — сказал Косчэ-Ханидо. — Можно получить от Куриля долю, никуда не ехать и жить. Станем добрыми богачами, как Ниникай.

Они молчали.

— Вот ты кое-что и сказал. За эти три года у тебя появились враги? — спросила она.

— Появились.

— Кто?

— Потом расскажу. Поздно уже.

— Хорошо. Иди. Нет, я тебе тоже тайну свою открою. Чтобы и ты мне все свои тайны открыл. Я хочу отдать тебе свое сердце.

— Сердце? Это как же ты сделаешь?

— Дай твою руку.

— Левую? На.

— Ой, что у тебя за рука! Железный капкан. — Она ощупывала и распрямляла его крепкие пальцы. — Прижми ладонь к моему сердцу. Вот так. Слышишь, там мое сердце бьется?

Как же он мог услышать! Тут было в пору свое-то сдержать, чтобы оно не вырвалось. Ни к одной девушке или женщине Косчэ-Ханидо и пальцем не прикасался.

— Там как будто муха жужжит, — сказал он, отнимая руку.

— Нет. Подожди. Это так через мех. — Она быстро расстегнула шубу почти до пояса, обнажив цветастую ситцевую рубашку. — Дай руку.

Грудь была твердой, трепетной и горячей, будто тело живой рыбы, но не с холодной, а с теплой кровью. Парень наверняка сгорел бы от новизны ощущения, от молодой страсти, если бы не такой неожиданный, очень сильный стук сердца, отдававший в грудь. И было уже ощущение более сильное, будто под рукой оказалась целиком вся жизнь этой красавицы сироты, подруги детства, почти жены, но еще не жены.