Игорь Неверли - Сопка голубого сна

— Значит, он пять лет выпускал «Руководство по сельскому хозяйству»?

— Да, один, без чьей-либо помощи. На маленьком печатном станке «бостонке».

— И как же это раскрылось?

— Случайно. При разгрузке в Варшаве один из ящиков рухнул с высокой платформы и разлетелся. Вместе с сыром вывалилось «Руководство». Полиция не растерялась, быстренько все убрали и ждали, когда явятся за грузом. Никто не явился, очевидно, те наблюдали или у них были на станции свои люди. Ну, тогда начали потихоньку искать. Послали людей в Канск. Оказалось, что там действительно жил оптовый торговец овощами, поляк, из бывших политических ссыльных, ездил за товаром, в частности, и в Удинское, но уехал неделю назад. Куда — неизвестно. Значит, успели предупредить. А вот, как ни странно, мнимого ксендза не предупредили... Пришедшие с обыском застали его за печатанием очередного номера «Руководства» за тысяча девятьсот четырнадцатый год.Провели обыск у всех политических ссыльных в регионе в радиусе двухсот верст. Вы последний. Следователю придется закрыть дело, поскольку единственный обнаруженный преступник погиб.

— Вы сказали, погиб... Как это случилось?

— Оплошность следователя. После целого дня обыска и допросов он писал протокол. Мнимый ксендз попросил отметить, что Серафима невиновна, она неграмотна и ни о чем не знала. Затем сказал, что хочет попить воды, вышел в соседнюю комнату, но вместо графина схватил свою стоявшую в углу охотничью двустволку. В начале обыска он заявил, что ружье не заряжено, и следователь поверил. Схватил он, значит, ружье и со словами «Стар я уже для каторги!» на глазах у Серафимы сунул себе в рот оба дула. Нажал на оба спусковых крючка одновременно. В стволах была дробь, и от него осталось...

— Ради бога, не рассказывайте, что от него осталось! — взмолилась Вера.

— Сколько ему было лет, как вы думаете? — спросил Бронислав.

— Ну, уж во всяком случае за шестьдесят... И знаете, ему оставалось всего четыре года ссылки, по амнистии вечное поселение заменили двадцатью годами. И в таком возрасте, в таком положении он взялся один-одинешенек... Следователь, сам уже пожилой, сказал, что наградил бы его орденом... Не помню, каким. Может, подскажете, какие у вас были ордена за храбрость?

— «Виртути милитари».

— Вот-вот... Виртути... Я дал бы ему, говорит, «Виртути милитари» первой степени за доблесть...

Он взглянул на их опечаленные лица и смутился.

— Простите, я так разглагольствую о покойном, а может, он был для вас близким человеком?

— Я понятия не имел о его деятельности, но любил его и уважал,— сказал Бронислав.

— Я виделась с ним всего три раза и то успела полюбить,— добавила Вера.

— Да, да, понимаю... У нас бывают дела, от которых хочется бежать, но куда?

— А Серафима? — спохватилась Вера.— Что с ней?

— Уезжая из Удинского, следователь опечатал Серафимин дом, а ее увез с собой. Она в тюрьме, в распоряжении губернского жандармского управления. Совершенно убита, и, похоже, ей безразлично, что с ней будет. А будет одно из двух: либо полное оправдание ввиду неграмотности и старости, либо несколько лет каторги за соучастие.

— Петр Саввич! — воскликнула Вера.— Ей нужен хороший защитник! Надо немедленно телеграфировать в Москву адвокату Булатовичу, чтобы защиту взял на себя Декартон и приехал в губернию, каких бы денег это ни стоило. Он лучший защитник, мой защитник. Сделайте это для меня!

— Ваша просьба для меня приказ, мадам!

— Благодарю вас. Вечером я дам вам текст телеграммы,— она помолчала, а затем изменившимся голосом добавила тихо, словно вспоминая: — В последний раз, провожая меня в сенях, Серафима сказала: «Мой ксендз — святой человек. Я и знать не знала, что такие люди бывают на свете...»

Воцарилась тишина. Поденицын поднялся.

— Вы не обидитесь, если я вас теперь покину? Мне еще надо поработать немного.

Он поцеловал Вере руку и вышел.

Из кухни выглянули Дуня, Митраша и Федот.

— Что-нибудь случилось, Бронислав Эдвардович? — с тревогой спросила Дуня.

— Да, случилось. Я опасался за Павла, а беда постигла ксендза Серпинского. Его больше нет в живых.

— О господи! — воскликнула Дуня, сжимая виски, й словно в ответ из комнаты донесся плач Зютека.

— Займись им, пожалуйста, Дуняша, я не в силах, расстроилась, как старая гитара.

— Хорошо, Вера Львовна, иду...

Она побежала к малышу, а Федот с Митрашей вернулись на кухню.

Вера потянулась за сигаретой, Бронислав закурил трубку.

— Поэтому он и отказался нас с Зютеком крестить,— сказала Вера, провожая глазами колечки дыма.

— Ясно. Он мог обманывать власти, прикидываясь ксендзом, но не верующих... Это было бы святотатством.

— Знаешь, у меня как-то не укладывается в голове, что он не ксендз.

— И у меня.

— В разговоре мы его продолжаем называть ксендзом...

— Должно быть, он так долго играл роль ксендза, что в конце концов стал им.

— Засунул в рот оба дула и выстрелил... Господи, что он думал в тот момент? Что чувствовал?!

— Видишь ли, у нас много двуличных патриотов, которые служат одним, и другим, и третьим, людей с подленькими душонками. Это ложь, что неволя закаляет человека, она его калечит... Все наши восстания были трагичны. Походили на бунты лилипутов под ногами трех великанов. Я не верю, что Польша может обрести независимость, пока существуют государства-захватчики: Австрия, Германия и Россия. Но народу, чтобы спастись от окончательного падения, сохранить веру в себя, достоинство, нужны время от времени такие безумцы, как этот ксендз или не ксендз, человек без имени, боровшийся в одиночку против целой империи и умерший в жутком одиночестве... Даже враг, даже следователь, убивая его, готов был одновременно наградить его орденом «Виртути милитари» за доблесть.

Прекрасный августовский день, солнце клонится к закату. Зеркало пруда сверкает за оградой в его косых лучах, гладь кажется неподвижной, но моментами там слышится шум, и под водой мелькает серебристая спина Радуни.

Собаки дремлют под террасой.

Неподалеку на полянке лежит Маланья со своими Фунтиками размером уже в рослую собаку. Медвежата играют. Один атакует, карабкается на баррикаду материнского туловища, второй сталкивает его.

Из-за ограды долетает мерный стук топора — Павел делает последнюю связку для крыши. Митраша ему помогает. Дом стоит фасадом к пруду.

По дорожке от амбара к дому Дуня осторожно, шаг за шагом, ведет за руку Зютека. Внезапно она его отпускает, и малыш, слегка пошатываясь, неуверенно, но все же продолжает семенить ножками.

— Вера Львовна! Зютек пошел!

Услышав это, Вера, возившаяся на огороде, бросает лейку, бежит к ним, хватает Зютека на руки:

— Пошел! Солнышко ты мое! Подходит Бронислав.