Александр Житинский - Лестница. Плывун: Петербургские повести.

Заметим, что сам Пирошников караоке на дух не переносил, но считал, что народ его любит, то есть действовал в интересах народа, как и любой правитель, смутно подозревая, что все эти старые новшества опровергаются одной-единственной свастикой у него на дверях.

Но он надеялся убедить, видел перед собою десятки глаз, устремленных на него и жаждущих понять — как следует жить в своем доме.

Чего-чего, а наивности Владимир Николаевич не то что не утратил, а даже и приобрел лишку к семидесяти годам. Впрочем, это можно было считать и началом старческого маразма.

Без пяти семь к Пирошникову вошла Серафима и объявила, что пора начинать.

— Народ собрался? — спросил он.

Она как-то неопределенно пожала плечами, пробормотав, что да, есть кое-кто, из чего он понял, что слушателей немного, но действительность превзошла ожидания.

В кафе на скамейках сидели только «свои» плюс три человека из народа. Со стороны Пирошникова присутствовали Геннадий с Серафимой, чета Залманов, Дина Рубеновна и аспирант Максим Браткевич. Чужими были два совсем молодых человека — гармонист Витек и юноша Август — плюс Шурочка Енакиева с неизменной дочкой.

Из персонала бизнес-центра на собрание явились Лариса Павловна и обе бухалтерши — Лидия и Мидия. Последняя происходила из родного аула Джабраила.

Пирошников взобрался на возвышенную часть кафе и обернулся к зрителям.

— Подождем? Может, подтянутся? — предложил Геннадий.

— Не подтянутся, — покачал головой Пирошников.

«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, и караоке, и кружки кройки и шитья…» — подумал он.

— Я пробегусь по боксам, постучу, — не унимался Геннадий. — Вопрос-то важный!

— Не надо. «Раз королю неинтересна пьеса, нет для него в ней, значит, интереса…»

Хотя в данном случае королю как раз пьеса была интересна, но совсем неинтересна подданным.

— Все записывается, Владимир Николаевич, — подал голос аспирант Браткевич. — Я потом врублю по громкой трансляции, мало не покажется!

— Что ж, начнем. Я буду сидя, если вы не возражаете.

Он уселся на стул, откинулся на спинку, а ноги вытянул вперед, положив одну на другую. То есть принял максимально свободную и даже фривольную позу, как бы намекая на неофициальность выступления.

— Драгоценные подданные! — начал он. — Мы, волею Божьей и Верховного имама Семиречья законный шейх Тридесятого Петропавловского бизнес-царства, объявляем о начале правления и желаем донести некоторые монаршие мысли…

Ну, на Лидию и Мидию лучше было не смотреть. Хозяин оказался сумасшедшим — крах карьеры, надо искать новое место работы. Остальные были немногим лучше. Залман наклонился вперед и сверлил Пирошникова взглядом, будто желая узнать, правильно ли он все расслышал. Софья скорбно покачивала головой, Дина была непроницаема.

Веселилась лишь молодежь — Витек с Августом. Старик гонит прикольно! Посмотрим, что он еще сморозит.

Но Пирошников уже убрал ноги под себя, уселся нормально, достал из кармана пиджака сложенные вдвое тезисы выступления, надел очки и начал читать.

…Что всегда было трагичным на Руси? Полное непонимание между властью и народом при обоюдном желании любить друг друга. Причем со стороны власти любовь декларировалась, но не была искренней, ибо невозможно любить то, чего боишься и презираешь, а со стороны народа любовь была искренней, но короткой. Это была скорее влюбленность в нового правителя, которая быстро заканчивалась, как только правитель что-то начинал делать, и образованные слои народа под названием интеллигенты тут же от него отворачивались, ибо он все делал не так.

А дальше сожительство продолжалось более или менее длительное время, пока не приходил новый правитель с новыми надеждами…

Пирошников читал, волнуясь, и совсем не замечал, что уже первый пассаж привел слушавших в состояния скуки. Никто и не пытался вникнуть в ход мыслей Пирошникова о природе взаимоотношений народа и власти. Людей интересовало простое: где они завтра будут жить, в каких квартирах, сколько платить за них новому хозяину, как будет новая власть исправлять покосившийся дом и бороться с его падением.

…Народ поругивал власть, возмущался ею — открыто или тайно, в зависимости от настроений власти, — продолжал Пирошников, — а она тоскливо превозносила народ, хотя в этом уже не было никакого проку.

Народ совсем не сочувствовал власти по поводу тяжести шапки Мономаха, хотя, видит Бог, как это трудно — управлять огромной страной, чтобы она не развалилась, успевая при этом приворовывать и привирать. И власти тоже было наплевать на то, как ужасно жить на зарплату, которую всегда повышают, да никак повысить не могут. Претензии сторон множились, одни кричали «пошли вон и больше не приходите!», другие рекомендовали заткнуться и помалкивать в тряпочку. Короче, стороны стоили друг друга, то есть вели себя бессовестно, хотя другого народа не предвиделось, а всякая новая власть была лишь сменой вывески…

Пирошников посмотрел поверх очков на аудиторию. Народ безмолвствовал.

— Немного осталось, — ободрил домочадцев Пирошников.

…И никто не пытался развести народ и власть, отделить их друг от друга, как церковь от государства, и позволить жить своей жизнью. Это трудно сделать в огромной стране, проще в маленьком княжестве типа Монако, но в нашем Тридесятом царстве мы сделаем это легко.

Нам нужно только заявить, что мы не имеем претензий друг к другу и обязательств тоже. Власть является наследственной и живет за счет народа. Она везде живет за его счет, это неизбежно. Власть устанавливает законы и следит за их исполнением. Народ исполняет их по мере возможности, а по мере необходимости обходит. Ни один несовместимый с реальностью закон все равно не исполняется…

Пирошников повысил голос и стал говорить медленнее, чеканя каждое слово.

…А посему мы передаем в собственность жильцов и персонала бизнес-центра все площади с минус второго по четвертый этаж общей площадью примерно шесть тысяч квадратных метров для проживания и ведения хозяйственной и коммерческой деятельности…

Геннадий резко поднялся и, нарочито громко топая башмаками, покинул кафе. Громко хлопнула дверь. Кажется, только он один сразу понял смысл сказанного.

Пирошников виновато улыбнулся и развел руками.

— Видите, не всем эта идея нравится…

Народ проснулся и медленно осознавал тот факт, что только что каждому домочадцу подарили какую-то часть дома в собственность.

— И какова же норма площади на отдельного арендатора? — задал вопрос Залман.

— Примерно сорок квадратных метров. Только вы уже не будете арендаторами.

— И дети тоже? — уточнила мамаша Енакиева.

— Да, — кивнул Пирошников.