Гвен Купер - Одиссея Гомера

— А мы и не уходили, — сказал Кевин. Я знала, что у него большая семья: восемь детей, двенадцать собак и — бог знает сколько — кошек, и все они ждут его в Квинсе, до которого отсюда вовсе не рукой подать. — Если бы мы ушли, то, возможно, просто не смогли бы попасть назад.

— Ты даже не представляешь себе, насколько ты прав! — Улыбка никак не хотела покидать моего лица.

— До сих пор не работают телефоны, нет ни воды, ни электричества, — оповестил меня Кевин, — так что задерживаться здесь не советую. Зато уже через день-два обещают восстановить все как было — мы на одной линии со Товарно-Сырьевой биржей.

— А само здание? А окна?..

Кевин посветлел лицом. Он знал о Гомере, поскольку лично следил за установкой хитрых оконных защелок, которые не позволили бы маленькому слепому коту, даже при всем его желании, открыть их самостоятельно.

— Окна не пострадали — с Гомером и кошками все должно быть в порядке.

— Мы, собственно, как раз прочесываем здание в поисках оставшихся домашних питомцев, — добавил Том, показывая на клетки для животных всевозможных размеров, стоявшие по периметру вестибюля. Буквально в каждой кто-то уже сидел: где кошечка, где — собачка.

— Люди как-то просачиваются сквозь заграждение. Ну, вот я уже и тут. — Из накладного кармана рюкзака я достала фонарик и проверила, как он работает. — Просто покажите мне лестницу.

— Сама справишься? — спросил Том. — Вещей-то много…

— Справлюсь, — уверенно кивнула я. — Присматривайте за теми питомцами, кому еще придется ждать хозяев.

Лестница в моем доме была без окон и полностью забетонирована. В лестничной шахте без электричества было темно, как ночью. Единственный луч света бил из моего фонарика.

Мне так не терпелось добраться до своих кошек, что я стала ненавидеть себя за то, что не в силах подняться на тридцать первый этаж без передышки. Мои руки, бедра и спина онемели от того веса, что я на них взвалила. Уже через несколько пролетов пот катился с меня градом. На тринадцатом этаже я дышала настолько тяжело, что мне пришлось сесть на ступеньки, чтобы хоть как-то отдышаться. Мои хрипы гулким эхом отражались от цементных стен лестничной шахты. Я открыла бутылку с водой, которую сунул мне в руки Том, и сделала один глоток. Я знала, что если дать волю жажде, то потом мои мышцы сведет судорогой, и тогда подниматься вверх будет еще тяжелее.

Две минуты спустя я продолжила восхождение. Следующую остановку я сделала уже на двадцатом этаже, а затем — на двадцать восьмом. Дыхания не хватало, ноги налились и дрожали, но теперь оставалось всего три этажа — отдыхать больше не было смысла. Когда перед глазами проплыл знак «31», я вновь чуть не расплакалась, на сей раз — слезами благодарности: ну наконец-то мой этаж!

Из-за тяжелого пакета мои пальцы настолько онемели, что лишь с большим трудом я вставила ключи в замок собственной квартиры. Уже с порога я ожидала, что в нос мне ударит запах гари, и он-таки ударил, но куда сильнее был запах грязного кошачьего туалета, не чищенного с понедельника. Мое сердце заныло. Бедненькие, прожить в таких условиях целую неделю!

Я почти боялась заходить в квартиру, не зная, что меня там ждет, но уже беглый взгляд с порога показал, что ничего не сломано и лежит так, как я оставила перед уходом. Единственным отличием была вылизанная досуха плошка для воды и пустая миска для еды.

Скарлетт и Вашти с грустным видом лежали рядком на кровати и одновременно подняли головы, как только я вошла. Гомер стоял у окна, поджавшись всем телом, будто он почуял меня еще до того, как ключ коснулся замка. Его нос и уши подрагивали. Кто там? Кто это?

Я осторожно опустила пакет и рюкзак, боясь испугать своих кошек лишним шумом, и хрипло выдохнула:

— Киски, я дома.

Заслышав мой голос, Гомер ответил громким «мяу» и рванул ко мне через всю комнату, в два прыжка покрыв расстояние, разделявшее нас. Он с такой силой толкнул меня в грудь, что чуть не свалил с ног. Я присела, чтобы не упасть, и Гомер еще сильнее прижался ко мне.

— Гомерчик мой, — только и сказала я.

Услышав свое имя, кот с силой потерся мордочкой о мою щеку и протяжно заурчал. Я вспомнила, что он урчал так, когда впервые понял, что я буду рядом всякий раз, когда он проснется.

— Прости, малыш, — сказала я. Слезы, которые Гомер не мог увидеть, похоже, слышны были в моем голосе. — Прости, что так долго…

Вашти подходила почти застенчиво — будто, уважая радость Гомера, не хотела вмешиваться. Она поставила передние лапки мне на ногу и нежно-нежно заворковала — я взяла на руки и ее. В сторонке оставалась лишь Скарлетт. Она окинула меня взглядом из-под полуопущенных век, а затем — отвернулась. «Вы только поглядите, кто наконец соизволил заявиться домой». Но минуту спустя смилостивилась и она. «Наверное, ты пришла, как только смогла». Скарлетт тоже взобралась ко мне на колени, наверное, впервые в своей жизни не расталкивая остальных.

— Я никогда больше не оставлю вас надолго, — сказала я кошкам. — Я никогда-никогда не позволю, чтобы с вами случилось что-то плохое; что бы ни произошло, я вас не оставлю.

Я держала Гомера перед собой, словно хотела, чтобы он понял смысл моих слов, пусть даже ему это было и не дано — или, скажем, не вполне дано. Я была уверена, что он меня понял. Не знаю, каким образом, но он всегда меня понимал.

— Я обещаю, — сказала я. — Я вам обещаю.

На следующее утро, уже из Филадельфии, я отправила нашей «кошачьей сиделке», Гаррету, чек, эквивалентный неделе «петситтинга». Еще один чек я отправила в ASPCA.

После одиннадцатого сентября все мои друзья из Майами были едины в одном: мне нужно вернуться домой. Что и говорить, если жизнь в Нью-Йорке стала оправдывать самые смелые из всех возможных вариантов наихудшего развития событий, которые я рассматривала еще дома, прежде чем решиться на переезд. Стойкий запах гари и разрушения висел в воздухе и не хотел улетучиваться. И по сей день запах паленого у меня тут же вызывает в памяти мою первую нью-йоркскую осень. Этот запах сильно беспокоил и Гомера — прошел не один месяц, прежде чем кот прекратил бесцельно блуждать по квартире с поминутными жалобами на витающую в воздухе тревогу, причину которой он сам понять не мог, но о которой предупреждал остальных. Время от времени с улицы доносился то рев тяжелого грузовика, то стрекот вертолета, от которых Гомер подпрыгивал на месте. Так уж повелось, что кульминацией дня для него всегда был ранний вечер, когда я возвращалась с работы. Но теперь Гомер волновался всякий раз, когда хлопала дверь и я заходила в дом, даже если я выскакивала в овощной магазин через дорогу — он встречал меня с такой буйной радостью, что иногда я несколько минут не могла поставить сумку на пол и снять пальто.