Александр Лапин - НЕПУГАНОЕ ПОКОЛЕНИЕ

Начали все выступать. Кто в лес, кто по дрова. В основном склонялись к тому, что печатать нельзя. Только не могли обосновать свою точку зрения.

Поднял Дмитроцкий и Дубравина:

– Ну а ваше мнение, молодой человек?

Дубравин вспомнил напутствие своего бывшего директора школы, который когда-то на выпускном экзамене тоже пытал его. Поэтому хотел что-то промямлить в русле официальной идеологии. Но не выдержал. Разозлился на самого себя: «Да что я совсем раскис!». И сказал то, что думал:

– Надо печатать. Запрещая, мы создаем для диссидентов благоприятные условия. Люди думают: а вдруг они что-нибудь такое пишут, чего власти боятся? А так прочитают. И сами поймут, где правда, где ложь. Народ-то у нас неглупый. Грамотный. Я, например, прочитал «Один день Ивана Денисовича» и пришел к выводу, что повесть слабая. А так бы думал, сомневался.

И тут же Михаил Иванович разразился отповедью.

– Садитесь, Александр, – он прикоснулся к плечу Дубравина. – Мне кажется, ваша точка зрения неверна. И вот почему. Диссиденты – противники нашего строя, – он остановился, из-под очков оглядел аудиторию. – Они клевещут на него. А если их труды начать печатать, то что получится? Государство должно будет потратить бумагу, деньги на то, чтобы излагать взгляды своих идеологических противников? Даст им возможность вести пропаганду среди советских людей. Да еще и за свой счет. Это не большевистская точка зрения у вас, Александр. Это чистой воды анархо-синдикализм.

По аудитории разнесся шумок и шелест. Дубравин не знал, что такое анархо-синдикализм. Он просто понимал, что плетью обуха не перешибешь. И поэтому промолчал. Хотя ему и было что сказать.

Семинар закончился. Толпа ринулась на выход. Надо было перейти в другую аудиторию по длинным переходам и крутым лестницам. По дороге его поджидали Илюха с Мирхатом.

– Ну ты, Чинчик (Илюха почему-то ласково называл Дубравина Чинчиком. Что это значит – никто не знал), даешь! Зачем выступил?

Мирхат, тот постарался поддеть Дубравина:

– Теперь у тебя будет прозвище Анархо-синдикалист. Смотри, Дубравин.

– Да пошел ты! – беззлобно отправил его куда подальше Сашка.

Он и так расстроился: «Черт меня дернул за язык. Сорвался!».

Ждешь, ждешь чего-нибудь. Рисуешь себе всякие картины. Ужасы. А когда это случается, все происходит на самом деле буднично и просто.

Как он ни готовился к беседам и допросам, а все равно сердце екнуло, когда в очередной раз появилась на стоянке у главного корпуса университета уже знакомая черная «Волга» с какими-то особенными номерами.

«За мной. Больше некого!» – подумал он, входя в здание через распахнутые настежь двери. И почему-то расстроился: «Эх, весна уже на носу!».

И точно. Он еще не дошел до аудитории, как его встретил пузатый деканский методист-холуек. Но в этот раз надсмотрщик не стал даже пудрить ему мозги за опоздание на лекцию и записывать в журнал. Он только коротко и даже, как показалось Дубравину, сочувственно сказал:

– Там тебя в деканате ждут! – и почему-то даже указал пухлой рукой, куда идти.

– А, Дубравин пожаловал! – гнусным тоном приветствовал его декан.

В кабинете у Кожанкеева сидел за приставным столом черноволосый мужчина с правильными, приятными чертами лица лет тридцати пяти – сорока. Спортивный, подтянутый, в сереньком костюме.

«Похож на переодетого офицера. И костюм не чиновничий, как обычно у наших пузанов, а какой-то полуспортивный. И руки чистые, почти холеные», – машинально отметил про себя Александр, когда мужчина мельком показал свои корочки, раскрыв их так быстро, что Дубравин успел разглядеть только фотографию в форме. Да еще надпись: «С правом ношения огнестрельного оружия».

– Майор Терлецкий, – представился гэбэшник. И внимательно, ощупывающе посмотрел на него.

«Ого, целый майор пожаловал, – безо всякой иронии подумал Александр. – Не какой-нибудь старший лейтенант». И даже ощутил нечто вроде гордости за себя.

Расплывшийся, жирнолицый декан Кожанкеев тихо сидел в кресле и почтительно молчал, даже не пытаясь, как обычно, виноватить в чем-нибудь студента.

– Я думаю, вы уже догадываетесь, по какому поводу мы с вами встречаемся, – заметил вальяжно майор.

«Жутко вежливый. Как уж тут не догадаться, если вы несколько месяцев вокруг меня шуршите», – мелькнуло у Дубравина. Но сказать он ничего не сказал. Только кивнул головой.

– Давайте проедем к нам. Там поговорим! – заметил Терлецкий.

– Пожалуйста! – ответил коротко Дубравин. Он старался держаться спокойно, непринужденно, как человек, который не чувствует за собой никаких грехов. И пока ему это удавалось. Ему даже легче стало. Потому что кончилась неопределенность. Да и, честно говоря, не очень нравилось ему тут, в деканате.

«Волга» стояла на месте. Молча они уселись в приятно пахнущий, чистенький салон. И покатили по улицам весеннего города. Снег уже сошел. Трава на газонах зеленела. А вот деревья еще стояли серые, голые. Только кое-где набухли почки. И иногда, совсем редко, можно было увидеть вспыхнувший среди этой серости белым огнем цветения куст алычи. Ехать было недалеко. На тихой улочке, напротив зеленого чистого сквера с группками сосен и скамеечками стоит серое, угрюмое здание республиканского Комитета государственной безопасности. Построено оно в сороковых годах пленными немцами. И вид у него такой, будто немцы все свои эмоции вложили сюда. Сколько раз Дубравин проходил мимо этого официального входа, озираясь на дежурного в мундире с голубыми погонами. Теперь он сам открывает тяжелую дверь. Пропуск ему уже предусмотрительно выписан. Терлецкий молча показывает свои корочки.

И вот они поднимаются по бетонной лестнице, крытой красной дорожкой. И через минуту уже находятся на нужном этаже.

Длинные пустынные коридоры. Деревянные двери в кабинеты с номерами, но без табличек.

«Тишина и покой в этом парке густом», – мелькает в голове дурацкая мысль.

Майор открывает ключом дверь в какой-то кабинет. Впускает его. Усаживает за стол. Дубравин оглядывается. Ничего необычного. Казенный стол с приставленным к нему перпендикулярно еще одним. Кресло. Мягкие стулья у стола и вдоль стен. Часы на стене. Портрет Дзержинского. Синий сейф в углу. Никого.

Терлецкий оставляет его. А сам выходит в коридор. Через пару минут вместе с майором в комнату заходят еще трое в штатском. Двое русских. Один кореец. Первый – молодой русский. Высоченный, ростом под два метра, со шрамом на лице. Второй – маленького роста, хрупкий, но шустрый. Лицо курносое, волосики жиденькие, светлые. Сели вокруг. Судя по всему, готовился перекрестный допрос. Так оно и получилось. Начал Терлецкий. Осведомился о его личности: