Альберт Пиньоль - В пьянящей тишине

— Дом метеоролога вполне пригоден для жизни, провизии у меня на целый год, и я не вижу препятствий для выполнения своей работы. Что же до всего остального, то, скорее всего, мой предшественник погиб в результате какого-нибудь несчастного случая. А может быть, покончил с собой, кто знает. Не думаю, что человек, которого мы видели, имеет к этому какое-то отношение. Мне кажется, он представляет опасность лишь для себя самого. Его разум помутился от одиночества, а кроме того, он наверняка боится, что мы обвиним его в исчезновении моего предшественника. Его поведение объяснимо.

Я произнёс эти слова и сам поразился тому, как блестяще мне удалось связать все концы. Однако при этом я не упомянул о двух вещах: о моих чувствах и предчувствиях. Капитан смотрел на меня глазами змеи, которая гипнотизирует свою жертву. Он слегка покачивался, переступая с ноги на ногу, заложив руки за спину.

— Не волнуйтесь за меня, — продолжал настаивать я.

— Вас привело сюда отчаяние, в этом нет сомнения, — заключил он.

Я с минуту поколебался и ответил ему:

— Кто знает.

На что он сказал:

— Разумеется, вам кто-то причинил боль, и потому вы здесь.

Он развёл руками, как фокусник, демонстрирующий публике, что они пусты; это был жест игрока, который отказывается продолжать партию. Он как бы говорил мне: я сделал всё, что мог.

Мы вернулись в бухту. Восемь моряков с нетерпением ждали приказа вернуться на корабль. Они кожей чувствовали неладное и нервничали без всякой видимой причины. Сенегалец Соу ободряюще похлопал меня по плечу. У него была огромная лысина и необычайной белизны борода. Он подмигнул мне и сказал:

— Не обращай внимания на этих ребят. Они на корабле недавно, а раньше жили на равнинах Шотландии. Кактус Юкатана знает больше морских историй и легенд, чем они. Посмотри, они даже не белые люди, у них красные лица. Всем давно известно, что эта раса живёт, подчиняясь суевериям таверн. Ешь с аппетитом, работай не покладая рук, смотри почаще в зеркало, чтобы не забыть своё лицо, говори вслух сам с собой, чтобы не потерять дар речи, и занимай голову простыми задачами. И всё будет хорошо. В самом деле, что такое один год жизни в сравнении с бесконечным терпением Господа?

Потом они сели в шлюпки и взялись за вёсла. В их взглядах, обращённых на меня, смешалось сострадание и изумление. Они смотрели на меня, как дети, которые впервые в жизни видят страуса, или как мирные граждане, взирающие на повозки с ранеными солдатами. Корабль удалялся со скоростью телеги. Я смотрел на него не отрываясь, пока он не превратился в точку на горизонте. С его исчезновением пришло ощущение невосполнимой потери. Я почувствовал, как некое подобие железного кольца сжимает мой череп. Было ли это знаком мирской печали, нетерпения, какое испытывают приговорённые к смерти, или обыкновенного страха, я так и не понял.

Ещё некоторое время я постоял на берегу. Бухту, в форме чётко очерченного полумесяца, справа и слева окружали камни вулканического происхождения. У них были острые грани и верхушки, тут и там виднелись дыры, как в зрелом сыре, они казались значительно тяжелее и массивнее, чем были на самом деле. Песок напоминал золу, которая остаётся после курения благовоний, — он был серый и плотный. Маленькие круглые дырочки в нём указывали, где спрятались рачки. Ударяясь о камни, волны бессильно выплёскивались на берег; тонкая плёнка белой пены отмечала границу между морем и землёй. Отливы оставили в песке несколько дюжин отполированных кусков дерева. Были среди них и корни давно умерших деревьев. Морские волны обработали древесину с тщательностью скульптора, сотворив произведения, поражавшие странной красотой. Небо тут и там было окрашено грустными тонами чернёного серебра, местами даже темнее — цвета почерневших старых доспехов. Солнце напоминало маленький апельсин, подвешенный среди вечных облаков, которые нехотя пропускали его лучи. В этих широтах ему не суждено было оказаться в зените. Впрочем, нарисованной мной картине не следует верить. Такой её увидел я. Пейзаж, который видит перед собой человек, обычно является отражением мира, который скрывается в его душе.

Бывают моменты, когда человек пытается заключить договор о будущем со своим прошлым. Он уединяется на скале вдали от чужих глаз в попытке установить связь между сражениями прошлого и кромешной тьмой будущего. В этом смысле я надеялся на то, что время, удалённость от всего мира и возможность задуматься о жизни сотворят чудо. Именно это желание, и только оно, привело меня на остров.

На протяжении остатка того утра, столь далёкого от реальности, я распаковывал баулы, разбирал вещи, расставляя их по местам с тщательностью монаха какого-нибудь светского ордена. В самом деле, разве моя жизнь на острове была чем-либо иным, чем опытом отшельничества? Большая часть книг уместилась на полках, которые достались мне в наследство от предшественника, никаких сведений о котором так и не удалось получить. Затем я принялся выгружать муку, банки консервов, тушёнку, ампулы с обезболивающим средством, тысячи таблеток витамина С, столь необходимого для борьбы с цингой; инструменты для замеров, которые, к счастью, не повредились при перевозке, журналы для регистрации температуры, два ртутных барометра, три модулятора и аптечку с полным набором лекарств на все случаи жизни. Что касается всякого рода неожиданностей, то, пожалуй, стоит упомянуть о находках из баула 22-Е, где я хранил всевозможные письма и ходатайства.

По ним можно было судить об усилиях, затраченных различными общественными организациями и научными центрами.

Пользуясь моим пребыванием в столь суровых условиях, группа учёных из Киевского университета поручала мне провести опыт в области биологии. По каким-то причинам, суть которых мне не удалось уяснить, географическое положение острова создавало идеальные условия для размножения мелких грызунов. Мне предлагалось разводить карликовых длинношёрстых кроликов сибирской породы, прекрасно приспособленных к этому климату. Если бы эксперимент удался, то корабли, заходившие на остров, могли бы пополнять запасы свежего мяса. Для выполнения задачи я имел в своём распоряжении две книги с огромным количеством схем и рисунков, которые содержали руководство по уходу за длинношёрстыми кроликами. У меня не было с собой ни клетки, ни кроликов — ни длинношёрстых, ни короткошёрстых. Однако я вспомнил, как усмехался корабельный кок всякий раз, когда мы с капитаном выражали своё восхищение, попробовав приготовленное им рагу, которое значилось в меню под названием «Русский кролик под киевским соусом».

Берлинское географическое общество снабдило меня пятнадцатью банками с формалином. В соответствии с прилагаемыми инструкциями мне поручалось заполнить их «автохтонными насекомыми, представляющими большой интерес, но исключительно в том случае, если они будут принадлежать к видам Hidrometridae Halobates и Chironomidae Pontomyia, которые обитают в водоёмах». С истинно немецкой аккуратностью журнал для заметок был защищён непромокаемым шёлком. На случай если мои лингвистические познания не слишком обширны, текст инструкций прилагался на восьми языках, в том числе на финском и турецком. Строгим готическим шрифтом меня предупреждали о том, что банки с формалином являются собственностью немецкого государства и что «частичное повреждение или полное уничтожение одной или нескольких банок» послужат причиной соответствующих административных санкций. Я испытал большое облегчение, когда обнаружил примечание, составленное в последний момент, которое гласило, что меня, как добровольного научного сотрудника, избавляют от подобной ответственности. Очень любезно с их стороны. К несчастью, ни в одном разделе инструкций не было разъяснено, как выглядят эти Hidrometridae Halobates и Chironomidae Pontomyia, а также являются они бабочками или жуками. Не уточнялось также, какие из них представляли интерес и почему.