Грэм Джойс - Как подружиться с демонами

— Что именно?

— Самоотверженность. Жертвенность. Терпение. Способность давать, ничего не требуя взамен.

Она безмятежно взглянула на меня:

— Стоит задаться этим вопросом, — считай, все пропало.

— Ты так и не спросишь, зачем я пришел?

— Нет, ты ведь сам скажешь.

— Ладно. Я практически уверен, что у нас появился источник, который вскоре позволит сделать еще один взнос.

Она покачала головой и отвела глаза. Потом снова посмотрела на меня, изучая мое лицо. Она улыбалась, но как-то натянуто. Морщинки в уголках ее глаз были заметнее, чем раньше. А складки вокруг губ сегодня казались следами чьих-то когтей.

— Это замечательно, Уильям, но излишне.

— Что?! Они снова пытаются тебя прикрыть? Да ведь уже сто лет пытаются! И что с того?

— Не поэтому. Наш проект закрывается.

— Закрывается?! Но почему?

— Это все я, Уильям.

— А что такое? Что с тобой?

Она снова одарила меня этой тусклой улыбкой:

— О роза, ты гибнешь!

— Что-что?

— Червь, миру незрим, высмотрел ложе мое. Я больна, Уильям.

— Чем?

— У меня рак в последней стадии. Я уже давно знаю. Прошла курс лечения, но опухоль дает новые очаги. Вылечат в одном месте, а она тут как тут в другом. Врачи сделали все, что смогли.

Я не заметил, как вскочил на ноги.

— Мы найдем тебе самых лучших врачей. Из-под земли достанем! — кричал я не своим голосом.

— Уильям, милый Уильям. Сядь. Давай садись. У меня блестящий онколог. Лучше не бывает. Просто так уж легли карты. А теперь послушай: я распорядилась о закрытии «Гоупойнта».

Я чувствовал себя так, словно мы только что проиграли войну. Империя рухнула.

— Ты хочешь сказать, все и вправду кончено?

— Без меня «Гоупойнт» не продержится. Все это понимают. Мне дали три месяца, максимум четыре. Мы продали аренду застройщикам, а выручку пожертвуем такой же организации, как наша. Работа продолжается. Ты ведь не перестанешь помогать? Людям это нужно.

В этом она вся. Умирая от рака, беспокоится о других. Мне вдруг стало стыдно.

— Не плачь по мне, Уильям! Мне только хуже станет.

— Хочу плакать и буду, черт побери! — воскликнул я.

Она снова обняла меня, и мы простояли так довольно долго. Наконец она меня оттолкнула и сказала, что ее ждут дела, еще полно работы. Я еще раз поцеловал ее и придирчиво осмотрел ее каморку. Никаких следов. Ни единой бреши, ни малейшей зацепки для бесовских сил. Слишком уж яркий свет она источала. Отпугивала их сияющим белым пламенем, которое в конце концов выжгло ее изнутри.

Едва я вышел, ко мне опять пристала изоляционная девушка. Вынув изо рта тонкую самокрутку, она сделала еще один заход:

— Эй! Когда будет четыре часа? Эй!

— Когда ты заткнешь хлебало! — рявкнул я.

Она возмущенно выпрямилась.

— Нельзя же так! — заорала она мне вслед. — Разве так можно?!

Шагая по Блумсбери в Холборн, чтобы встретиться с Эллисом, я уже и так был на взводе. Я злился на Эллиса, да и на всех и вся в этом дерьмовом мире. Я размышлял о своем черством сердце и об этом огромном городе-столице, в котором не за кем идти и некем восхищаться. Наше правительство — жулики, обманщики и беспринципные плуты, чья единственная идеология — цепляться за власть; капитаны нашей торговли — волки, пирующие на крови и костях; наши религии охотятся на маленьких детей и потчуют нас кошмарными сказками; пресса и телевидение скармливают нам яд потребительства — мерзкого обрюзгшего червя, пожирающего собственный хвост; футбольные герои бьют своих жен и насилуют девушек; кинозвезды и модели — наркоманы и пьяницы; поэты несут невнятную чушь.

Я в ярости! Я в бешенстве! Я негодую, когда вижу, как попусту растрачиваются жизни простых людей. По всей стране жизнь молодых мужчин и женщин, слабых, как я, проходит под илистой мутью наркоты, запрудившей микрорайоны с муниципальным жильем; бездомные шастают как призраки; люди обжираются до потери пульса и подсаживаются на телевизионную пошлятину; мальчишки-солдаты жертвуют собой в пустынях ради амбиций безумных богачей. Я негодую! Я плачу! Не могу видеть, как дешево ценится жизнь! И когда я барахтаюсь в гуще этих лидеров, которые никакие не лидеры, этих бесов, сокрытых в душах мужчин и женщин, у меня есть только одно противоядие — моя человечность и мой гнев.

Бесы питаются нами, куда ни глянь. Причмокивают, упиваются. До жути неторопливо пережевывают. Только иллюзия любви сулит защиту, да и та трещит по швам. И я знаю, что даже Ясмин, которая пришла ко мне под маской любви, населена беспощадными бесами и лишь дразнит меня ложной надеждой.

Словом, когда я подходил к пабу «Ситти-оф-Йорк», одному из старейших лондонских постоялых дворов, где собирался встретиться с Эллисом, я весь кипел. По слухам, в этом пабе… Да ну, к черту слухи, просто сам Эллис выбрал это место — большой сумрачный зал с барной стойкой, разбитый на тесные клетушки со столиками. Признаться, мне сложно вообразить человека, который захотел бы уединиться с Эллисом в тесной клетушке. А еще меня грызла мысль о том, что однажды он сидел так с Ясмин.

Эллис меня уже ждал.

— Билли, — сухо, иронично и утонченно сказал он, взмахнув пустым стаканом, — мне один большой виски. И не жалей льда.

Подлинная цель этой встречи состояла в том, чтобы отвлечь Эллиса от «Гордости и предубеждения». Я собирался осторожно выпытать у него, какие антикварные книги он хотел бы приобрести в будущем, а затем, возможно, «подыскать» ему нужный экземпляр; кроме того, я мог заронить в его голову пару названий книг, которые, как мне якобы известно, появились на рынке. То, что сказала Антония, спутало мне все карты, и теперь общество Эллиса казалось особенно противным. Но я должен был обхаживать его, чтобы не упустить сделку и погасить заем, который взял для «Гоупойнта».

— Ну ты и прохвост! — сказал он, когда я поставил его скотч на стол. — Ты и твой узкоглазый педик. Эй, ты лед забыл!

Я взглянул на него, приподняв бровь. Мало того что он дрянной стихоплет, так еще и расист-гомофоб.

— Классный пиджак, Эллис. Армани?

Он пожал опиджаченными плечами:

— Как долго вы собирались это продолжать? Ваша парочка?

— Годами, наверное, если бы кто-то не сдал нас.

— Да уж, не повезло. — Он отвел взгляд, чтобы глотнуть виски. — Жаль, что шило вылезло из мешка.

Я уставился на него. Неужели он не догадывается, что я знаю, кто навел на нас журналиста?

— Понятия не имею, как им удалось нас раскрыть. А потом они еще откопали черновики в моей мусорке.

— Ага, я читал в воскресных газетах. Потрясающе.

Точно. Он думает, что я не знаю!

— Дело в том, что я-то никому не рассказывал. Ни единой душе.

— Правда? — сказал он. И посмотрел на меня честными, широко открытыми глазами. — Значит, это был кто-то из твоего самого ближнего круга.