Жоржи Амаду - Большая Засада

— Совершенно не важно. Ты не любишь меня — и никого другого не любишь, — но однажды полюбишь по-настоящему и тогда все поймешь. Вот тогда ты узнаешь, что такое боль и как бывает хорошо. — Она обвила его руками.

— Как ты можешь говорить такие вещи? Что я тебя не люблю? Разве ты не видишь, не чувствуешь?

Она почувствовала, как ей в бедра упирается напрягшийся молот.

— Что до постели, то тут ты любишь, да. Меня, Зулейку, Бернарду, Далилу, даже Короку. Кого ты вообще не любишь? Куча идиоток, и все сходят с ума по Тисау, начиная с меня. Говорят, что в Такараше то же самое. Ты вообще знаешь, кто ты такой?

Их тела прижались друг к другу. Напряжение нарастало — чья тут сила и чья тут слабость? Она закрыла глаза — мошенница явно поторопилась, заявив, что все отлично понимает. Влюбленная, обессиленная, она всегда в конце концов опускала оружие в разгар спора.

— Иногда мне кажется, что ты просто большой ребенок, без разума, без желаний. Ты так себя ведешь. Но ты просто дьявол.

— Ты так и не ответила: думаешь отчаливать отсюда?

Эпифания отстранилась, не размыкая объятий.

— Ты действительно хочешь знать? Ни разу в жизни у меня не было такого, чтобы Сан-Жуау прошел без прыжков через костер, без жареной кукурузы, без кадрили. — Она посмотрела наружу — дождь затягивал небо свинцовым покрывалом: — Июнь на носу. Для меня ни один праздник не сравнится с Сан-Жуау.

Излив душу, она почувствовала себя опустошенной и снова прижалась к нему — даже мокрая, Эпифания грела лучше, чем горн, она обжигала — сейчас уже было не важно, кто сдался первым.

— Я и не думала застрять здесь надолго, но ты связал мне ноги. А ведь ты никогда не просил меня, чтобы я осталась.

— А нужно было?

— На все у тебя есть ответ, ты дьявол в образе человека. Я уже договорилась с Котиньей, но ради тебя готова даже забыть про Сан-Жуау.

— Ты так любишь Сан-Жуау?

— Даже слишком.

Она хотела горящих огней, сладкого батата, зеленой кукурузы, полных горшков канжики, пирогов, наливки, ритма кадрили — и она этого заслуживала. И другие тоже заслуживали. Тисау провел рукой по величественному заду Эпифании. Негритянка Эпифания, хитрая, властная — мужчины у нее с рук едят и ползут за ее ногами, а она знай погоняет их плеткой и шпорами, — обмякла в руках Тисау, нежная и покорная. Кто бы мог подумать?

— Если хочешь, можешь идти праздновать Сан-Жуау в местечко побольше, поживее. Но знай, что так или иначе в этот раз на Сан-Жуау в Большой Засаде будет праздник. Накануне и в самый день.

— А кто это сделает? Ты?

— Я тоже его люблю, и мне тоже его не хватает.

— Ты сделаешь это для своей негритянки?

— Для тебя и для всех остальных.

— Хитрый же ты, негр. Хочу на это посмотреть.

— Ну так увидишь.

Эпифания заворковала, покорно взвизгнула, застонала:

— Я совсем ослабела — ты меня запутал, сглазил. Ты Эшу Элегба, [67] Злой дух. ты пес.

— Меня зовут Каштор Абдуим, девочки кличут меня Головешкой. Я хороший парень, или тебе так не кажется?

Пес-дворняжка следил за ними взглядом, когда они, смеясь, пошли в комнату за кузницей. Услышав, как застонала сетка кровати, Гонимый Дух спрятал морду между передними лапами и заснул.

Стоя в дверях кузницы и хохоча, Эпифания держала в руках большой тяжелый камень.

— Я нашла его в реке, мне он показался красивым, и принесла его тебе.

У нее — женщины опытной и бывалой, с закаленными телом и сердцем — были повадки маленькой девочки. Она была полна остроумия и фантазии. Камешек, плод, цветок, перепуганная зеленая ящерица — каждый день подарок. И это не считая главного дара — ее самой в любой момент. Черный, круглый и гладкий камень покатился по полу; плутовская улыбка расцвела на пухлых губах проститутки:

— Что, не похож камешек?

Похож, похож, огромный и черный, камень Ошала, это именно он. Тисау посмеялся над нахалкой — высокомерие делало ее вызывающей и наглой, но если на это не обращать внимания, то она была очень даже!

— Камень Ошала! Я его поставлю на пежи!

Духи жили в пежи — боги могущественные и бедные. Чтобы Эпифания смогла сделать подношение Ошум, Каштор сработал своим молотом латунный абебе с маленьким зеркальцем посередине; олово блестело и сияло не хуже золота — роскошь! Его поставили на пежи, чтобы мать тихих вод наслаждалась им, а Эпифания вынимала его оттуда, чтобы обмахиваться и смотреться в него. Кто же тщеславнее — Ошум или ее дочь?

У Эпифании было желтое ожерелье из африканских бусин — ее самое главное сокровище — и набор волшебных раковин, на которых можно было гадать. Некоторые проститутки боялись ее и держали дистанцию: напуганные, они называли ее колдуньей.

Она оказалась в Большой Засаде между жатвами, бродя по легким и безопасным тропам, под всемогущим летним солнцем. Бедность местечка растворялась в красоте несравненного пейзажа, в великолепии природы. Между жатвами движение затихало, поскольку не надо было перевозить какао. У проституток шило в одном месте, они редко где задерживаются, перебираясь в селения побольше, со стабильной клиентурой. Столкнувшись с немногими и незначительными конкурентками, Эпифания воцарилась на Жабьей отмели и в кузнице Каштора Абдуима. В жаркое время не было циновки более востребованной, проститутки более модной — за исключением Бернарды. Но Бернарда не считалась: молоденькая телка, она принимала на походной койке, жила в деревянном доме и держалась высокомерно, заставляя себя упрашивать.

Эпифания нашла Фадула интересным мужчиной, переспала с ним в первую же ночь по приезде, а потом еще много раз, оценила размеры и расторопность дубинки, но влюбиться не влюбилась, поскольку тут же воспылала страстью к Тисау, увидев его издалека в кузнице высекающим искры, разжигающим пламя. Влюбиться можно только в одного за раз, а если не так, значит, все не по-настоящему, это обман и предательство, которое заканчивается руганью и слезами, а иногда — поножовщиной и стрельбой. Эпифания считала любовь делом серьезным и сложным: тут счастье и страдание, гармония и раздоры, борьба и примирение. Примирение только возбуждает аппетит.

Голова ее принадлежала Ошум — олицетворению кокетства и тщеславия, — но иногда она больше походила на дочь Ианза, духа грома и молнии, размахивая знаменем войны в борьбе за господство. Капризы Тисау терпел с улыбкой, находил даже забавными, удовлетворял их охотно, но никто и никогда не мог им командовать.

В тот самый день, когда они встретились на реке, переместившись в гамак в кузнице, чтобы продолжить там предаваться праздности, Эпифания предупредила, вознамерившись занять трон и отдавать приказы:

— Не вздумай сесть мне на шею просто потому, что я влюблена. Мы не муж и жена, и ничто хорошее не длится вечно. Сегодня я здесь, с тобой, в гамаке, а завтра уже в дороге в поисках местечка получше.