Жоржи Амаду - Большая Засада

— А ты умеешь?

Котинья научилась у монашек на монастырской кухне, в Сау-Криштовау — городе в Сержипи, где она родилась.

— Ты что, была монашкой? — удивился Каштор.

— Хотела, да не вышло. — Тоскливая нотка слышалась в ее певучем голосе. — Я там служанкой была в обмен на еду и чтобы послужить Господу. А потом брат Нуну, португальский монах, который каждый день приходил служить мессу, прижал меня за большим колоколом. — Она сказала ностальгически: — Мужчина что надо, благослови его Господь. Я ему в пупок дышала. Задирал сутану, а мне — юбку, и вперед.

Она вздохнула, вспоминая эти счастливые времена, когда она чувствовала себя аббатисой: церковное вино и причиндалы его преподобия.

— Но монашки обо всем прознали и выгнали меня.

Грязь и морось. Зима длилась с конца апреля до начала октября — на нее приходился период созревания и часть жатвы, месяцы с наибольшим движением, когда оживление достигало высшей точки. Холод наказывал Божьих тварей, дождь размывал дороги, но вечерами до самой полуночи в Большой Засаде кипела бурная жизнь — деньги текли, страсти кипели.

В кузнице, при свете дня и при свете ночника, негр Каштор Абдуим с обнаженным торсом осматривал подковы, ставил ослам новые, чинил сбрую, точил ножи и кинжалы, подновлял огнестрельное оружие. Он всегда был готов помочь погонщикам, которые приходили в кузницу Тисау и магазинчик Фадула — земной филиал Божественного провидения. Остальные проблемы решали проститутки.

Ему постоянно казалось, что зимней суеты слишком мало — у этой кузницы задачи были масштабнее. Лепить подковы ослам — замечательно, это не дает умереть с голоду, но выплачивать ссуду, которую он взял у полковника Робуштиану де Араужу, можно было только такой грубой работой, как производство кастрюль, ведер и чайников, ножей и кинжалов. Фазендейру каждый раз, когда негр приходил к нему, чтобы погасить долг, повторял все ту же приятную сказку — это может подождать, эх кабы остальные были такими же порядочными и честными, как кузнец, все шло бы куда как лучше в долине Змеиной реки.

Тисау не спешил. Он знал — еще не пришло то время, когда будет в своей кузнице грести деньги лопатой. Но пребывал в уверенности, что скоро так и будет. От фазенды Санта-Мариана у истоков реки и до остатков леса, что росли вокруг Большой Засады, простирались бесконечные земли с новыми плантациями, засеянными недавно, когда кончились кровавые стычки, засады и грязные сделки. Это какао вскоре зацветет и даст плоды. И тогда вовсю потекут доходы и прибыль. Большая Засада уже не будет зависеть от караванов и погонщиков.

Он ковал украшения, безделушки, кольца и дарил проституткам. В Реконкаву он привык платить женщинам лестью и лаской. Фадула он покорил кастетом, сделанным специально для огромных пальцев Турка. Это было ломовое оружие — лучше не скажешь. Капитану Натариу да Фонсеке подарил длинный кинжал с выгравированными инициалами. В самый раз, чтобы пустить кровь какому-нибудь бандиту без стыда и совести. Натариу всегда носил его за поясом: никогда не знаешь, что может случиться.

По дороге в Боа-Вишту и обратно капитан всегда находил время поговорить с Фадулом и Каштором. Иногда они собирались втроем в магазине или в кузнице, беседуя о размере урожая, о цене арробы какао, о беспорядках в Ильеусе и Итабуне, о том, кто помер, о женщинах — кто куда подался. И все это медленно смакуя рюмку кашасы.

— Это что-то новенькое, — сказал капитан, заметив щенка, лежавшего у ног негра. — Тебе его подарили или сам купил?

— Ни то ни другое. Никто его не звал — сам пришел.

— Да бросьте вы, капитан, — посоветовал Фадул, добродушно смеясь. — Этот негр с дьяволом якшается.

— Я что-то такое слыхал… — Натариу сдержанно улыбнулся, соглашаясь. — Но хорошая собака того стоит. У меня был пес, повсюду за мной следовал, умер от укуса змеи. А дома куча собак вперемешку с детьми. И все ни на что не годятся.

Он приласкал щенка, и Гонимый Дух ответил, помахав хвостом, но не встал, оставшись лежать у ног нефа. Капитан сменил тему:

— Говорят, ты, дружище, готовишься повеселиться на Сан-Жуау?

— Есть такая мысль. Чтобы народ немного развлекся, чтобы девочки развеялись, к тому же я обожаю праздники. А что капитан по этому поводу думает?

— Что я говорил? Он точно с нечистым якшается. Он уже и меня в эти праздничные дела втянул: с меня соль и сахар, деньги на зеленую кукурузу и сухое какао, — а он еще хочет фейерверк и гармониста, — пожаловался Турок, продолжая смеяться.

— Да не скрипи ты, кум. Ты тоже любишь развлечься. Я сам видел, как ты много лиг шагал со своей сумкой, только чтобы попасть на какие-нибудь танцульки.

— Твоя правда, было дело.

Нарезая скрученный табак для сигареты, капитан Натариу да Фонсека повернулся к негру:

— Я думаю, ты хорошее дело затеял. Большая Засада растет, того и гляди станет настоящим поселком. Пора уже и цивилизацию заводить.

Чтобы приехать в Большую Засаду, двигаясь с юга на север или обратно, капитан Натариу да Фонсека проезжал через большую часть долины Змеиной реки. Он знал здесь каждую пядь недавно посаженных плантаций, таких огромных, что взгляд терялся. Были и участки поменьше, такие как у него. Он знал здесь каждое деревце. Зажигая сигарету из соломы, он отворял дверь в будущее:

— Одно удовольствие смотреть, как быстро растут плантации. Очень возможно, что уже через год они созреют и дадут плоды. Мне просто не терпится.

Им всем не терпелось. Глаза загорались жадностью и надеждой, сердце начинало быстрее биться в груди. «Ваши бы слова — да Богу в уши, капитан!» Араб воздел руки к небесам:

— Через год, капитан? А может, через четыре? Разве малявочки не через пять лет начинают плодоносить? — Он называл посадки малявочками, и голос его становился теплым и нежным, будто речь шла о девственницах накануне первых месячных.

— А по мне — так через год. Я уже даже договорился с Баштиау и Лупишсиниу, чтобы они построили в Боа-Виште чан, чтобы отделять плоды от косточек, и платформы для просушки. Если Бог даст и если все будет путем, какао пойдет уже через год. — Их жизнь зависела от солнца и дождей, ростки должны были окрепнуть, не начав прежде гнить и чахнуть.

Хорошие новости для плотников и каменщиков, для Меренсии и ее мужа Зе Луиша: начинались подряды и заказы. А пока суть да дело, надо хорошенько отпраздновать Сан-Жуау, чтобы в жизни было место не только для работы, охоты, кашасы, интриг и шашней с женщинами, грязи и мороси.

Настала пора рассказать про Зулейку, которая, живя в Большой Засаде с предыдущей зимы, заслужила пока лишь краткое упоминание: по ее мнению, птицы замолкали, чтобы послушать пение Каштора Абдуима да Ассунсау. Она была смуглая и задумчивая. В толпе назойливых сплетниц, осаждавших кузницу Тисау, Зулейка выделялась скромностью и замкнутостью. Ее присутствие было почти незаметным, лицо — чистым и искренним, манеры — сдержанными: если не знать, что она проститутка, ее вполне можно было принять за девушку из хорошей семьи.