Хаймито Додерер - Избранное

День занимался ясный и теплый.

Уже опустили подъемный мост. За массивной аркой надвратной башни из желтого камня виднелся кусочек извилистой белой дороги, а дальше зеленые леса, и горизонт, и легкая дымка над ним, а в этой дымке очерчивались контуры далекого и, похоже, довольно большого города.

Друзья обнялись.

Гамурет провел рукой по рыжим кудрям Патрика.

— Будь здоров, малыш, и верно служи своему господину.

Кони беспокойно переступали с ноги на ногу, пора было в седла — Патрик подержал сеньору де Фаньесу стремя и потом быстро взмахнул на Божо, подаренного ему сеньором Говеном.

Еще раз пожали руки друзьям, наклонившись с беспокойных коней, еще раз бросили друг другу ободряющие слова, и уже гулким эхом отозвался под аркой надвратной башни цокот копыт. Сеньор Говен и сеньор Гамурет обнажили мечи и ударили клинком по клинку над головами. То было их последнее приветствие. Когда же всадники выехали из ворот и уже проскакали мост, высоко над ними, со всех передних башен грянула истинная гроза, беспрестанным немолкнущим громом, водопадом низвергаясь на оставшихся в замке и заглушая все и вся: фанфара вольных рыцарей де Фаньесов, не раз скликавшая более ражих предков Родриго на веселую охоту. Так слала ему последнее приветствие герцогиня, ибо фанфару повелела играть она.

А совсем издалека, оттуда, где плоская лента дороги змеилась по лесистым этим краям, послышался отклик серебряных рогов: стремянные подхватили старый мотив.

Поверх конских голов они смотрели на дорогу. Лента дороги рассекала буро-зеленый массив леса. Впереди, как натянутый парус, синело небо. Его рассекало алой полосой древко копья, примкнутого к правому стремени сеньора де Фаньеса и снова равномерно покачивавшегося в движении медленно, когда кони шли шагом, быстро, когда трусили рысцой. Слева по отлогому холму поднимались заросли молодняка, за ними луг, живые изгороди, а там и островерхие кровли, дома, селение.

Завернули они и в город, который видели прежде на горизонте, и остановились в нем на ночлег. В ратуше, где как раз устраивалось празднество, сеньора де Фаньеса и его пажа приняли радушно и с почестями, когда они появились в танцевальной зале. Там бургомистр поднес Родриго кубок почета, серебряный и такой вместительный, что он скорее походил на небольшой бочонок. Поэтому Родриго, не будучи в состоянии его осилить, передал кубок Патрику, стоявшему позади него слева в праздничном камзоле цветов сеньора. Маленький англичанин обеими руками поднял кубок, и в нем совсем исчезло его серьезное лицо. Дамы и девушки города, до сих пор украдкой разглядывавшие сеньора де Фаньеса, обратили умиленные взоры на пажа, и все наперебой стали расхваливать безупречные манеры будущего рыцаря, столь очевидные вопреки даже тому, что ему пришлось поднести к своему ясному личику серебряный бочонок. Все, похоже, сразу в него влюбились. А тут еще сеньор Рун рассказал, что Патрику перейдет по наследству на его английской родине большое графство — владение, в котором наберется несколько таких городков, как этот.

В зале коричневых тонов, где сверкали багрянцем и золотом наряды гостей, запели трубы, и сеньор Руй вступил в хоровод юных горожанок, а Патрик прислуживал прекрасным женам горожан, и они в конце концов начали прижимать его к сердцу и даже целовали. Но он хранил достоинство и серьезность и постоянно искал глазами своего сеньора.

И опять побежала перед всадниками дорога, и снова, равномерно покачиваясь, вонзалось алое древко копья в голубое небо, высоко вздымавшееся над ними, полное белых облаков, как знамен. Вставало селение за поворотом дороги, высилась крепость над холмами.

Всякий раз, как они подъезжали к перекрестку, сеньор Руй выбирал дорогу, ведшую влево, и Патрик скоро смекнул, что так они, отклонившись вначале, чтобы завернуть в город, все вернее приближались к краю высоких лесов.

Когда они ехали по плоской мшистой низине, поросшей одинокими деревьями, сеньор Руй прервал долгое молчание и спросил:

— Ты умеешь, Патрик, обращаться с луком и стрелами?

— Да, сеньор. У нас дома это всякий умеет.

— Видишь вон там тоненькое дерево? — спросил Родриго, а потом, повернувшись к слугам, скомандовал: — Стрелы и лук для молодого сеньора! А ну — целься!

Патрик взял уже натянутый лук и приладил стрелу к тетиве. Потом, оттягивая тетиву, быстро прицелился. Стрела просвистела и с гулким хлопком ударила в ствол. Один из стремянных спешился, побежал к дереву и, расшатав стрелу с помощью кинжала, извлек ее из ствола. Осмотрев острие и найдя его непогнувшимся и неповрежденным, он бросил стрелу в колчан у седла и ослабил тетиву.

— Ты хорошо стреляешь, — серьезно сказал сеньор Руй, — мы поручим тебе стрелять в птиц.

— Вот это будет здорово! — воскликнул Патрик. — У нас дома луки другие, не такие, как этот, из которого я стрелял.

— А как же выглядят ваши? — спросил сеньор.

— Они шести футов в длину и на концах не изогнутые, а прямые. На каждом конце по рогу — верхний побольше, нижний поменьше.

— Но ведь из таких не выстрелишь, сидя в седле.

— Нет, — ответил Патрик. — Наши стрелки и сражаются стоя. Давным-давно они в одной великой битве победили даже рыцарей французского короля.

— Да, — задумчиво произнес испанец, — в битве при Креси. В тот день на стороне французских сеньоров очень храбро сражался один рыцарь — слепой. Он погиб. Этот рыцарь был королем.

— Королем! — воскликнул Патрик. — А какой страны?

— Богемии.

— Это отсюда далеко…

— Да. Его звали король Иоганн. Сын его нынче носит императорскую корону.

Патрик, казалось, онемел от изумления.

— Как велик мир! — тихо сказал он после минутного молчания.

— Да, велик, — улыбнувшись, ответил сеньор Руй и посмотрел вдаль на ленту дороги.

Уже через несколько дней Патрику стало казаться, что он ничего другого в своей жизни не делал, кроме как ехал на коне в беспредельную даль, и что так оно теперь и будет всегда. Покачивающаяся голова лошади, светлая дорога, голубой горизонт и все время меняющийся ландшафт — то холм за холмом, то лес, то гора, то равнина проплывали друг за другом, по обе стороны — все это стало для его глаз как привычное ложе, на котором можно даже и вздремнуть, не смежая век. Волнение, которое он, как и полагается в его возрасте, нередко испытывал, теперь как будто улеглось, оттого что сам он находился в непрестанном движении. Ничто не омрачало их спокойствия. Сеньор Руй ехал с ощущением человека, устроившего все позади себя наилучшим образом. Там, в Монтефале, каждый сидел теперь при своей доле, как едок за столом при своей тарелке.

Лишь он один встал из-за стола.

Откуда-то из синего, солнечного неба, из разрывов между взлохмаченными белыми колоколами облаков налетел ветер, прошумел по кустам у подножия холма и, прежде чем улечься, слегка взъерошил верхушки деревьев, поодиночке разбросанных здесь, наверху.