Анатолий Курчаткин - Чудо хождения по водам

– Как я рада вам, как рада, как рада! – сказала она.

Спасибо вам за все, спасибо, спасибо, считывал он то, что стояло за словами, которые она произносила. А то, что вы вчера отказались мне пожелать того, чего я хочу, ну что же, ну что же… я все равно счастлива!

– Дай-то Бог, – ответил он – на эти слова, что она говорила ему, не произнося.

– А Бог тут при чем? – непонимающе вопросил Сулла.

– Бог всегда при чем, – взяла В. под защиту Угодница.

– Тогда Бог велит тебе поухаживать за человеком, – тоном, каким на совещаниях подытоживал чье-нибудь неудачное выступление, уронил Сулла. – Давай нагреби ему живо, – распорядился он.

– Сам, сам. Я сам, – рванулся было В. к дышащему изобилием шведскому столу, – Сулла схватил его за руку, и теперь рука была не вялой, это теперь сжала его в своих тисках рука легионера.

– Поухаживает-поухаживает, – протянул он, подталкивая В. к свободному стулу. – Поухаживать за мужчиной – святое женское дело.

– Нет, я с удовольствием, в самом деле! – сияюще провещала Угодница.

Она улетела нагружать для В. тарелки едой, а они с Суллой сели, и Сулла, придвинувшись к В., понизив голос, проговорил с интимностью:

– А ты что же, один? Без бабы?

– Один, – вынужден был подтвердить В.

– Что же ты один! – Сулла не огорчился, казалось, он взвился от огорчения. – Целых два дня без бабы пастись тут будешь? Надо было сказать, прихватила бы с собой для тебя подружку, – кивнул он в сторону суетящейся у шведского стола Угодницы.

– Без нужды, – коротко отозвался В.

Сулле понадобилось некоторое время, чтобы переварить его ответ.

– Но делать-то что собираешься? – исторглось из него потом. – С тоски же один взвоешь. Давай присоединяйся к нам. На катере сейчас пойдем после завтрака. Собственный катер у нас тут на базе. Я заказал, ждет нас, покатаемся. Что?

– Согласен, – принял предложение В.

Голиаф выглядел более чем миролюбиво, с ним вовсе не требовалось бороться, с ним можно было вполне по-дружески сосуществовать.

Угодница появилась около стола, неся в каждой руке по тарелке таких размеров, что их вернее должно было бы назвать блюдами. И на каждой было навалено горой.

– Ой, ну ничего, ничего, – увещевающе улыбнулась Угодница в ответ на его потрясенное восклицание, – сколько съедите, столько и съедите. На что шведский стол, чтобы не поесть от души.

– За шведским столом, моя милая, – в один момент преисполняясь своим обычным презрительно-холодным высокомерием, проговорил Сулла, – от души ест только плебс, запомни это.

В. старательно не глядел на Угодницу. Но и не глядя, он видел, что лицо ей мертво окостенило судорогой унижения. Бедная, бедная, бедная, с жалостью прозвучало в нем.

– Я, наверно, плебей, – сказал он, обращаясь к Сулле. – Люблю за шведским столом от души…

Расфокусированный абрис Угодницы на периферии зрения пришел в движение. Угодница что-то взяла вилкой со своей тарелки, отправила в рот, подняла стакан, отпила. Сулла дернулся, постучал о край столешницы ребром ладони и звучно хлопнул затем всей ладонью.

– Ладно, пока у нас демократия… вроде бы! – произнес он – будто подытожил.

Как, однако, В. ни силился очистить принесенные Угодницей тарелки (блюда!), он сдался много раньше, чем был намерен.

– Вперед за наслаждениями! – изрек Сулла, поднимаясь из-за стола. И приобнял поднявшуюся следом Угодницу, похлопал ее по бедру. – Не куксись, моя милая, расслабься! Лови миг, наслаждайся жизнью! Все прах и тлен, одно наслаждение переживет годы.

Твердостью Моисеевых скрижалей отдавало исповедание Суллы.

Финансовый директор с женой и детьми, глава одного из департаментов в компании начальника крупнейшего цеха, главный бухгалтер в костюме стоимостью с “Бугатти” – никто из них за время, что В. провел за завтраком, не поднялся и не ушел. И сейчас, когда он с Суллой и Угодницей двинулся к выходу из ресторана, все как один воззрились на него точно как тогда, когда он объявился на пороге.

– На водные процедуры? – решившись развязать возникшее в ресторане общее тягостное молчание, поинтересовался, обращаясь к Сулле, финансовый директор. Он, видимо, был осведомлен о его планах.

– Солнце, воздух и вода – наши лучшие друзья, – пионерской речевкой с удовольствием превосходства отозвался, проходя мимо, Сулла.

И на том общересторанное общение было исчерпано.

Обещание Суллы оказалось не красным словцом: катер их ждал. Вдоль береговой линии базы над озером была, оказывается, устроена настоящая набережная, с гранитным парапетом, гранитными лестницами к воде, один ее конец увенчивался небольшим причалом с пришвартованными к нему лодками и двумя ослепляющими своим ярко-белым обликом катерами. Около того, что крупнее, стоял, потряхивал в нетерпении ляжкой, человек в черно-белой морской фуражке с якорем и таком же белоснежном, как сам катер, кителе. Но только он заметил приближающееся к нему общество, все его нетерпение отлетело от него, нога замерла, а на лице обозначилась улыбка приветствия.

– Готов, кэп? – вопросил Сулла, подавая ему руку. – А то мы уже бьем копытом.

– Готов на все сто, – одновременно отвечая на пожатие и поспешно указывая на катер внизу, с откровенным подобострастием отозвался кэп. Он знал положенное ему место и выказывать недовольство основательным, судя по всему, опозданием своих пассажиров не смел.

– Тогда вперед, – повелительным жестом, как направляя в бой легионы, выбросил перед собой руку Сулла.

Мотор зарокотал в глубине лакового снежного тела катера уютным ласковым баском. Катер медленно подался от причала, словно не решаясь расстаться с ним, словно преодолевая тоску разлуки, и решился, бросился в самостоятельную жизнь: прибавил густоты и силы своему баску, с бешеным азартом рванул вперед, присев на корму, хлюпающе засвистел водой, взбив ее кипящими седыми усами. Только что давивший каменным недвижием, как прессом, горячий воздух разодрался в клочья, обратившись ураганным ветром, сорванные с защитного носового стекла его завихрения заполоскали волосы на голове, в лицо остро покалывающими иглами полетели водяные брызги. Восторг и упоение скорости овладели В. против всякого его желания. Голиаф, еще мгновение назад возвышавшийся закрывавшей солнце горой, уменьшился в размерах, сделался карликом, злобным гномом, не способным причинить никакого зла, его бронзовые доспехи, его меч, его шлем – все было лишь шутовским, карнавальным нарядом, склеенным крахмальным клеем из папье-маше.

Катер пересек озеро, развернулся, осыпав лицо колкой водяной сечкой, которую тут же снял хлесткий порыв бокового ветра, и по плавной кривой их кэп (или как его следовало называть?) вывел катер на прямую вдоль озера, держа его в каких-то двух десятках метров от берега. Словно предлагал (а может быть, и в самом деле предлагал) полюбоваться архитектурой толпящихся на нем особняков, видом то и дело возникающих набережных, причальных бухточек в гроздьях лодок, катеров, яхт.