Анатолий Курчаткин - Чудо хождения по водам

– Подожди! Подожди же! – услышал он за спиной. Остановился, оглянулся – приятель, не сумев затормозить, наскочил на него, едва не свалив. – Ты знаешь, – забарабанил приятель, – мы можем не сразу позвонить о тебе. Ну, что ты здесь был. Выждать сколько-то. Чтобы ты успел уехать.

В. покивал:

– Да, это будет хорошо. Выжди.

– Сколько? – поспешно поинтересовался приятель.

В. прикинул, сколько ему ехать до развилки, после которой можно чувствовать себя колобком, ушедшим и от бабушки-дедушки, и от прочих зверей.

– Минут бы двадцать, – сказал он.

– Нет, двадцать минут – это много, – затряс головой приятель. – Тут же соседи. Видели тебя, наверно… Минут десять.

– Хорошо, минут десять, – согласился В.

Минут пять выждет приятель, не больше, вспоминая его барабанную речь, осознал В., когда уже был в машине. Но что можно было тут сделать? Только ужать двадцать минут до пяти, и он мчал, сначала по пылящему проселку, потом по разбитому асфальту до намеченной развилки так, словно участвовал в гонках.

Из церкви выходил народ. Судя по всему, закончилась вечерняя служба, следовало поторопиться. В. торопливо преодолел расстояние от своего “Фольксвагена” до распахнутых в полный раствор дверей. Выходившие из храма, обернувшись и вздымая глаза на крест над входом, осеняли себя крестным знамением, и он счел необходимым вслед за ними, вспоминая вчерашнее поучение священника, как складывать пальцы, сделать то же самое.

На свечном ящике в притворе сидела та же капустница, что вчера, она узнала В., и ее тотчас преисполнило усердным желанием помочь ему.

– Отца настоятеля видеть? – с пламенной кротостью поинтересовалась она у В. без всякого обращения с его стороны.

– Да-да, его, – благодарно отозвался В.

– Поспешите, поспешите, уйдет, – захлопотала капустница. – В алтаре, должно быть, сейчас, вы там у дальних дверей постойте, подождите, когда выйдет.

В. метнулся к арочному входу, влетел в храм. Человек пять, не больше, оставалось уже внутри. Двое ходили от иконы к иконе, крестясь и прикладываясь к ним, один стоял на коленях перед серебряным ковчежцем с мощами святых, еще двое топтались в углу у алтаря, около этих дальних дверей. Похоже, им, как и В., нужен был священник, и следовало занимать очередь.

Появившийся из алтаря настоятель был уже в обычной светской одежде, снова, как в прошлое появление здесь В., неотличим от прочих людей, только седеющая обильная борода, каких в мирской жизни никто обычно не носит, и свидетельствовала о священстве.

– Батюшка! Батюшка! Не обессудьте! Помощь ваша нужна! – тут же бросились к священнику те двое, как правильно определил В., что поджидали его.

Четверть часа, не меньше, пришлось ждать В., пока священник освободится. А когда освободился и ступил к В.: “Что-то случилось?” – у В. вырвалось: “Что же вы меня предали!” – совсем не то, что намеревался сказать.

– Как я вас предал? – с недоумением и обидой воскликнул священник.

– Вчера. На телевидении. – В. говорил и сам изумлялся тому, что говорит. Не было, не было в нем мгновение назад этой мысли, не собирался об этом! Словно ради этого сюда и пришел.

– Что же это я вчера такое на телевидении? – удивился священник.

– Не защитили меня. Несли про меня Бог весть что… Не вы, не вы! – поторопился В. исправить свою оплошность. – Они там несли – а вы не опровергли.

Взгляд священника ушел в себя.

– Не опроверг. Вы правы. Почему-то не получилось, – с покаянностью произнес священник затем. – Правы, правы. Простите меня.

– Я что, – вырвалось у В. – Вон, – показал он рукой под купол.

– Конечно, конечно, – кивая, со смирением согласился священник.

И разом В. почувствовал, что способен говорить о том, из-за чего оказался здесь.

– Я бы хотел исповедоваться, собороваться и причаститься, – сказал он.

Соборование, исповедь, причастие – ему было известно, что это делается с умирающим человеком, было известно – и никогда не присутствовало в сознании; но когда уходил от приятеля школьных лет с его садового участка, уже знал, зачем едет сюда.

Священник смотрел на него настороженно и словно бы опасливо.

– Вы что, смертельно больны?

– Да нет, – сказал В.

– Как же я буду вас соборовать, когда вы здоровы. Над здоровым человеком таинства соборования не совершается.

– Но если человек в опасности? Если ему грозит опасность? Такая, знаете… – В. споткнулся. Язык отказывался произнести нужное определение.

Но священник понял и так.

– А даже если смертельная опасность, – как продолжил он. – Соборование – не страховка от несчастных случаев.

– Но как же, – пробормотал В. Он помнил: соборование, исповедь, причастие. – Как же, как же…

– Вот плохо, что вы не были сейчас на службе, – с суровой наставительностью проговорил священник. – Я же вас звал. Сегодня бы исповедались, завтра на литургии причастились… – Он словно споткнулся. Словно какая-то иная, свежая мысль пришла ему в голову. – А впрочем, вот что, – сказал священник. – Приходите завтра с утра до службы, и я тоже приду пораньше. Исповедуетесь, потом отстоите службу и причаститесь. Давайте так.

В. неуверенно пожал плечами, покачал головой.

– Не знаю… Может быть, у меня не получится прийти. – Он высказывал опасение, но внутри была твердая убежденность, что не придет. – А можете меня сегодня исповедовать и причастить? – осенило его. – Пусть без соборования. – Священник смотрел на него с готовностью произнести твердое “нет”, и В. прибег к последнему аргументу. Который, надеялся, не придется извлекать из тех глубин, которые столь неожиданно, столь оглушающее открывались ему и в которые он боялся заглядывать, так – чуть-чуть, не вполглаза даже, а слегка приразжмуривая глаз и тут же смыкая его вновь. – А если это не я вас прошу? Не соборуйте. Но причастить… причастите.

“Нет”, готовое истечь с языка священника, умерло, так и не сойдя с него. Тихое потрясение стояло во взгляде священника.

– Вам так кажется? – спросил он затем В.

– Так же, как все, что со мной происходит, – сказал В.

Священник постоял около него еще некоторое время молча и коснулся плеча.

– Ждите меня здесь. Я должен пойти подготовиться.

Он исчез за алтарной дверью. В. огляделся. В арочном проеме входа в сопровождении согбенно-кривоплечего бородатого мужчины, в котором В. непонятным образом тотчас определил ночного сторожа, возникла капустница, они постояли-постояли там парной тенью, глядя на В., и исчезли. В. стоял во всем подкупольном пространстве совершенно один. Сейчас он впервые в жизни должен был исповедаться. Жизнь, что прожил, вихрилась в нем толчеей не связанных друг с другом эпизодов – у него было ощущение поднимаемого то ли с речного, то ли с озерного дна невидимым течением ила, забивающего легкие, туманящего зрение, стискивающего сердце.