Владимир Колковский - В движении вечном

Случалось ли Гурову когда-либо прежде встречаться с такой формой ответа в своей преподавательской практике? Вопрос этот так и останется без ответа, а вот применял ли он сам хоть единожды в свои студенческие годы?.. Вот как раз об этом можно сказать почти наверняка: нет и нет, конечно же, иначе он никогда бы не стал бы прерывать вовремя ответа, разве что только случае крайней необходимости. И вот здесь! — здесь необходимо отметить, что в своих бесчисленных мысленных представлениях Игнат исходил почему-то исключительно из непрерывности своего ответа, то есть «оттарабанил» на едином дыхании первый вопрос и только тогда слышит от преподавателя какие-то вопросы в пояснение. А может! — может быть даже и получает немедленное разрешение продолжать далее, перейти прямо ко второму вопросу. Так и только так это почему-то виделось ему представлениях мысленных, а вот наяву… Проклятый мандраж волнительный хоть и заметно схлынул, но действовал по-прежнему четко, безостановочно, исподтишка, молоточком невидимым легчайшим без труда выбивая необходимые соединительные детальки из той самой воображаемой бойкости. Как следствие, речь отнюдь не струилась накатно, ручьем живым, вешним, она исходила с легкими как бы заиканиями, и даже подчас с коротенькими остановками. И вот как раз во время одной из таких остановок Гуров внезапно и вставил в первый раз деликатно, своим приглушенным мягким баритоном, словно немножко вкрадчиво:

— А позвольте-ка я вас сейчас перебью…

Сказал он это очень мягко, словно и впрямь испрашивая разрешения, но как, как же ты «не позволишь?» Подобная роскошь в минисвязочке «преподаватель-студент» весьма чревата для последнего, и тот час пришлось тормозить, поворачивать; ответ, разложенный внятно по полочкам где-то там в арсеналах памяти, разломился внезапно на части. Итак, поневоле пришлось перейти к подробным пояснениям, и чисто внешне в первый раз это еще выглядело вполне успешным. Выслушав внимательно до конца, не прерывая, Гуров любезно кивнул, мол, продолжайте ответ дальше, и вот как раз сейчас впервые обнаружилось самое страшное.

Эта непредвиденная никак ранее в его воображаемых идеалах внезапная остановка привела в итоге и результату совершенно неожиданному. Человек уравновешенный, с железной выдержкой, с прекрасной механической памятью, конечно же, легко бы справился, тот час продолжил, а вот Игнат… Игнат, антипод полнейший в обоих этих смыслах вдруг осознал с непередаваемым ужасом, что он теперь… не помнит! — он теперь просто не помнит, на чем же он остановился ранее. В отчаянии напряг он до упора хоть как-то подвластную ему внутреннюю энергию, начал лихорадочно перебирать, восстанавливая по крупице сказанное ранее, но дуализм душевный, волнительный ехидно посмеиваясь где-то там внутри, легонько этому препятствовал. Пока! — пока еще очень легонько — после новой неприятнейшей паузы Игнат, все-таки, продолжил далее, но теперь как-то еще более неуверенно, с более частыми коротенькими остановками.

И уже очень скоро:

— А позвольте-ка я вас сейчас перебью, — последовало вновь с точно теми же, мягкими вкрадчивыми интонациями.

И это: «А позвольте-ка я вас сейчас перебью», — продолжилось по ходу ответа и далее, продолжилось с убийственной безжалостной ломкостью, потому как с каждым разом отвечать уверенно становилось все сложнее, все сложнее с каждым разом было вспомнить, на чем же он остановился. Все напряженней, отчаянней с каждым разом виделись паузы. А когда вовремя одной из таких затянувшихся лихорадочных пауз, Гуров с интересом видимым вдруг раскрыл его зачетку… «Ну вот, теперь и точно абзац! — пронеслось мгновенно в суматошном мозгу. — Теперь уже и трояки увидел…»

И вот тут-то и начался подлинный кошмар.

Чаша самообладания внутри переполнилась, дуализм волнительный опрокинул безжалостно последнюю препятствующую перегородку, завластвовал неудержимо и безвозвратно. Сумбур и сумятица внутренние нахлынули яростно, превратили внезапно Игната в нечто совершенно неуправляемое, отражающее удары почти на инстинктах единственно, порой совсем невпопад, когда мысли, рассудок и всякая логика уже позади.

Игнат и действительно не в состоянии сейчас вспомнить деталей подробных дальнейшего. Он только помнит, как стремительно рухнуло вниз, когда, казалось, уже все позабыл, когда силы иссякли, и их просто нет внутри более, чтобы вспомнить хоть что-то. Он только помнит и безразличие полное в конце самом, такой момент, когда хотелось все просто бросить к чертям, замолчать и… и будь что будет, лишь бы поскорее закончилось.

Это был конфуз, это был провал, это было фиаско полное. Это! — именно это теперь читалось явственно на бледном озадаченном лице Гурова, читалось с раздирающим убийственным чувством: «Ну вот, раззявил рот сразу в дамки, а тут… извините».

Но окончательного решения еще не было. Вместе с тем Игнат видел и задачу на интеллигентном, умном, «ученом» лице напротив, и задачу весьма сложную. С одной стороны, вроде, с оценкой полнейшая ясность. Последние пять минут ответа настолько обрушили, смазали, что, казалось бы, какие сомнения?.. Да и та зачетка вот это, что теперь на виду, настежь, казалось бы, даже самые последние сомнения должна отвести… Но, но.

Во-первых, этот чересчур смелый студент постоянно был на лекциях. Он постоянно сидел впереди, а даже иногда и очень толково подсказывал (к слову, Гурову тоже была свойственна подобная форма ведения лекции). У этого студента были прекрасные оценки на практических, листок с оценками этими также лежал на столе. И, наконец… наконец. Он отвечал без подготовки. Почему-то сейчас как раз это обстоятельство виделось малозначительным, третьестепенным, но… есть! — есть же правило. Пускай оно и неписано, но оно есть.

Итак, вроде все было ясно с одной стороны, но… что-то могуче поднялось с другой, опустилось всевластно на чашу весов:

— Да, задали вы мне задачку, Горанский, — после заметной паузы выговорил, наконец, Гуров. — Как оценить… сам ответ никак, ну никак, на мой взгляд, того не заслуживает. Но и смелость… пускай будет за смелость!

— Ну что, что? — встречали за дверьми приглушенным разнобоем любопытствующих голосов ребята, когда Игнат с незакрытой зачеткой в руке, считай, на автопилоте маловразумительном вышел из аудитории.

И на их фоне громче всех, удивленно:

— Неужто… неужто двояк?!

Это даже не спросил, а воскликнул вопросительно один из братишек прежних записных оболтусов, который ранее, случалось, частенько с ехидством подшучивал на предмет вершившейся последних полгода в поведении Игната перемены. Так было ранее, но сейчас сам заданный им вопрос не содержал и тени малейшей шутовства или злорадства ехидного. На выходе лицо у Игната было таково, что нынче шутить или злорадствовать ни у кого бы и язык не повернулся.