Владимир Колковский - В движении вечном

Только вот Игнату совсем не радостно. Утренний разговор слышится снова и снова, отдаваясь неотступно внутри все той же леденящей тревогой: «Вот, блин, опять проспал! Абзац полный, если и впрямь из ректората проверочка…»

По-сути, только это и тревожило по-настоящему. Пространства числовые, линейные и векторные, ряды, матрицы, коллинеарно, ком-планарно — от этой дребедени нескончаемой голова пошла кругом с первой же лекции — а после того, как он еще и пропустил по безалаберности подряд несколько, дребедень эта и вовсе превратилась в какое-то беспорядочное скопище невразумительных цифр, знаков и формул.

А записывать за преподавателем чисто механически, как это делали все девчонки вокруг, Игнат считал делом и вовсе бессмысленным, хоть даже Мишка рыжий, по койке в общаге сосед (сам, между прочим, разгильдяй первостепенный, и как он только до третьего курса добрался!) — по-приятельски вот так наставлял:

— Ты конспект по-любому пиши. Пусть и не рубишь пока ни хрена, зато в сессию мигом поймешь, что такое конспект свой родной… Своим, родным почерком писаный.

И не только он, другие старшекурсники в один голос точно так говорили. И все равно, ну никак, никак не мог Игнат тогда понять, какой смысл за преподавателем чисто по-обезьяньи копировать, ведь по любому предмету учебников самых разных в университетской библиотеке вон сколько!

В сессию мигом поймешь… Да хоть дожить бы! — дожить бы хоть как до нее, до этой самой сессии, когда за одни только пропуски занятий уже несколько раз в деканат вызывали… Прежний, привычный по школе «рациональный подход» к учебе дал полнейший стопор с первых студенческих дней: все эти пространства и матрицы, пси, лямбда и эпсилон нарастали стремительней с каждым днем, увлекая за собой фатально, катастрофически в какую-то бездонную пропасть сплошного непонимания.

Пожалуй, только одно сейчас обнадеживало.

Точно таких же ротозеев праздных да разгильдяев-прогульщиков записных — сколько захочешь, столько и найдешь сейчас в аудитории. Вон, парень из группы, пример недалекий, приятель новый Сережка Гончар. Рядышком сидит и точно также глазами по аудиторной доске, сплошь значками и цифрами кудряво расписанной, оторопело ворочает: «И о чем?!… и о чем они здесь говорят?»

Есть, впрочем, и другие на лекции. Девчонок с десятка три, умниц старательных, и еще Лебединский Андрей. Этот тоже весь во внимании да еще подсказывать умудряется что-то преподавателю. Тоже после школы сразу, ровесник по возрасту, а уже с залысинами… В очках овальных, серьезен и вдумчив… Сейчас видно, что профессор будущий.

«А вот чего я здесь высиживаю? — думалось Игнату почти с ужасом под едва слышно повизгивающие звуки продолговатого мелка в розоватых пальчиках Галины Максимовны. — Кажись, не проверяли бы — так чего зря и таскаться! Пять лекций прошло, а уже темный лес, китайская грамота… А что ж через три месяца зимой-то будет, когда все сорок пять целиком намотается?.. А ведь ее, дребедень эту! — ее ведь и сдавать уже в первую сессию».

Три экзамена зимой предстоит, и «мат-ан», конечно же, вне конкуренции среди них. Как одолеть его, вымучить? На сей счет у Игната сейчас и представления малейшего не было… Одно слово, темный лес, китайская грамота, и с какого конца здесь начать?

Хорошо, хорошо хоть со вторым экзаменом дело куда проще смотрелось. «Механика» — общей физики первый раздел, здесь и по школьным урокам было знакомо очень многое да и о лекторе, экзаменаторе будущем шла молва хорошая на физфаке, двоек, мол, почти совсем не ставит… И совсем уж в отраду был третий экзамен, он казался тогда Игнату и вовсе пустяшным:

— С первого класса только и слышишь! — не раз восклицал дружок лучший Витька в своих знаменитых абитуриентских «бирюзовых» рассказах.

И в самом деле, где ни открой сейчас толстенный учебник по «Истории КПСС» (таково было название этого предмета), а все давно читано-перечитано по школьным учебникам истории и обществоведения. Хоть сейчас отвечай на многие вопросы без подготовки, хоть поднимай наугад среди ночи.

Наверняка! — наверняка здесь хоть три балла отломится, а это значит в прямом соответствии, что и сразу не выгонят. Ведь только когда три завала подряд схлопотал, только тогда собирай документы на выход, такое здесь в действии правило.

В общем… в общем, пока главное до зимы дотянуть… А с математикой высшей… Жутко и думать, конечно, да ведь и многие старшекурсники поначалу точно также мытарились.

Вон и тот же Мишка рыжий рассказывал:

— Тоже вначале дуб дубом сидел, а пересдавал сколько!

Ну и что?

Теперь вон на третьем курсе рыжий оболтус сражается, и все ему по фиг. Может и не так страшен сей черт?

Поживем, увидим.

«История КПСС» как раз и была последней парой в этот обычный учебный день первого студенческого семестра. Читал ее потоку старичок-профессор, человек уникальный своим возрастом не только на их факультете. Никак не менее девяноста лет ему было, однако маленький и сухонький, прямой на удивление, он еще вполне орлом смотрелся — в особенности, когда в строгом темном костюме, в накрахмаленной до голубизны рубашке под галстуком, с небольшой кожаной папочкой под мышкой бодро шествовал по длинным факультетским коридорам. На носу его, крупном, с оригинальной остринкой неизменно громоздились огромные черные роговые очки с толстым двойным желтоватым стеклом; выступая заметно вперед, они придавали старичку-профессору несколько странный, по-птичьему хищноватый вид.

«Зачем будущему ученому-физику вот такие предметы, как история, философия и прочая гуманитарщина?» — рассуждал так тогда Игнат на полном серьезе, применяя и здесь регулярно свой тот самый пресловутый школьный «рациональный подход». А потому и появлялся на лекциях по «ненужным» предметам только для того, чтобы на глазах у преподавателя засветиться, да еще когда предупреждал староста группы о возможной проверке. Вот и сегодня точно так же решил перед самым началом лекции:

«Ладно, посижу еще с часок. А на переменке уже по обстоятельствам гляну… Коли слишком много народу не смоется, тогда я и дерну спокой-ненько».

Читал старый профессор академично и скучно, хорошо поставленным за многие годы, слегка надтреснутым голосом. Но кое-что и весьма забавляло. Вероятно, лектору и самому внезапно наскучивало говорить изо дня в день одно и то же, и тогда он преображался мгновенно. Что служило исходным толчком к этому — сейчас трудно ответить, потому как происходила такая перемена всегда неожиданно для пребывающей в рассеянной полудреме окружающей студенческой аудитории, которая, также взбодрившись мгновенно, теперь уже слушала внимательно и с огромным удовольствием.