Сэмюэль Беккет - Мерфи

— Нет, нет, — сказала Селия, — ничего до тех пор, пока я не узнаю.

Мисс Кэрридж безжалостно передернула плечами и повернулась, чтобы уйти. Селия вцепилась в ее руку. Обливаясь потом, мисс Кэрридж благословляла кремы, которые сделали возможной такую сердечность, капельки благодарности выступили по всему ее телу. Это поистине трагическое свойство, то как раз, которое римляне именовали caper [58] Козлиный запах, острый запах человеческого пота (лат.). , особенно когда это связано с постижением посредством обоняния.

— Бедное дитя, — сказала девственная мисс Кэрридж, — как могу я успокоить вашу душу?

— Подняться наверх и посмотреть, — сказала Селия.

— Мне строго наказано никогда его не беспокоить, — сказала мисс Кэрридж, — но мне невыносимо видеть вас в таком состоянии.

Селия, дрожащая, мертвенно-бледная, была действительно в том еще состоянии. Шаги над головой, вместе с креслом-качалкой, и ползучее, словно пресмыкающееся, убывание света стали непременной принадлежностью ее послеполуденных часов. Наступление вдруг на Брюэри-роуд темноты по-эгейски не могло бы больше нарушить ее душевное равновесие, чем отсутствие его шагов.

Она стояла у подножия лестницы в то время, как мисс Кэрридж, тихо ступая, поднялась наверх, прислушалась у двери, постучалась, постучалась громче, забарабанила, подергала и погремела ручкой, открыла дверь запасным ключом, вошла в комнату, сделала несколько шагов и стала как вкопанная. Старикан лежал в луже разбрызганной по всему ее драгоценному линолеуму крови, с опасной бритвой в руке и фактически разрезанным ею горлом. Со спокойствием, удивившим ее самое, осмотрела мисс Кэрридж эту картину. Все настолько точно соответствовало тому, чего она ожидала и, следовательно, должна была в тот или иной момент вообразить себе, что она не испытала никакого потрясения — или очень небольшое. Она слышала, как Селия окликнула ее: «Ну что?» Если я вызову доктора, сказала она про себя, мне придется платить, а если я вызову полицию… Бритва была сложена, один из пальцев был почти отсечен, рот заполнен внезапно хлынувшей черной пеной. От этих подробностей, которых она никогда не могла бы вообразить, у нее подкатило к горлу, этих и других, слишком мучительных, чтобы о них говорить. Она поспешно спустилась по лестнице, наступая на каждую ступеньку, перебирая ногами так быстро, как будто двигалась на колесиках с гусеничным приводом, ужасно, словно пилой, проводя указательным пальцем по горлу, чтобы дать понять Селии. Скатившись вниз, она остановилась на крыльце у двери и завопила, призывая полицию. Она металась по улице, точно испуганный страус, задыхаясь, бестолково, суматошно бросалась то в сторону Йорк-, то в сторону Каледониан-роуд, в удручающей степени равно далеких от места трагедии, вскидывая руки, сводя насмарку все благо, полученное от образцов, воплями призывая полицию. Ум ее был настолько собран, что она ясно видела, как неуместно было бы допустить, чтобы он был таким и по видимости. Когда собралось достаточное количество соседей и прохожих, она поспешно отступила назад и, загородив дверь, никого не впускала.

Прибыла полиция и послала за доктором. Прибыл доктор и послал за машиной «скорой помощи». Прибыла «скорая помощь», старикана снесли вниз по лестнице, мимо приросшей к месту на лестничной площадке Селии, и положили в машину. Это доказывало, что он был еще жив, потому что было бы служебным преступлением поместить в «скорую помощь» труп, хотя бы и очень свежий, не важно. Но вытащить труп оттуда не будет нарушением ни закона, ни постановления местной власти, ни параграфа, ни подпараграфа, и со стороны старикана было вполне уместно довершить свое страшное преступление по дороге в больницу, что он и сделал.

Из своего кармана мисс Кэрридж не выложила ни пенни, ни одного пенни. Не она вызвала доктора, а полиция, следовательно, ей и платить. Ущерб, нанесенный кровью ее прелестному линолеуму, был с лихвой покрыт авансом месячной платы за квартиру, внесенной стариканом накануне. Она провернула все это дело в великолепном стиле.

Большую часть этой ночи и следующего дня и следующей ночи Мерфи провел в гневных разглагольствованиях с целью успокоения Селии, время о времени расписывая блага, которые извлечет, уже извлекает старикан из своей кончины. Все это било мимо цели, так как Селия, подобно всем честным людям, оставшимся в живых, совершенно откровенно оплакивала самое себя. Тем не менее лишь в предрассветные часы в воскресенье до него дошла вся безнадежность того, что он делает, более того, вся его фальшь. Нисколько не рассчитанное на Селию, это и не было обращено к ней.

Трудно сказать, отчего она была — и оставалась — так глубоко удручена. Ущерб, нанесенный ее послеполуденным часам, которыми она стала дорожить почти так же, как прежде, до того, как она его подцепила, Мерфи дорожил своими, представляется недостаточным объяснением. Ей не переставало хотеться, но она не смела пойти наверх и посмотреть на комнату, где это произошло. Дойдет, бывало, до основания лестницы, а затем вернется. Все ее поведение раздражало Мерфи, о чьем присутствии она, казалось, догадывалась лишь урывками, да и то с такого рода безличным восторгом, который не доставлял ему ни малейшего удовольствия.

В довершение его горделиво небрежное сообщение о том, что работа наконец у него в кармане или почти что в кармане, взволновало ее ровно настолько, что она сказала «О». Ничего более. Даже не «О, правда?». Он с гневом взял ее за плечи и заставил посмотреть себе в глаза. Ясный зеленый цвет ее глаз, теперь вращающихся и закатывающихся, как у козы, перенесшей выкидыш, был замутнен желтизной.

— Посмотри на меня, — сказал он.

Она посмотрела сквозь него. Или же на то, что позади него.

— С июня вечно, — сказал он, — только и было слышно что работа, работа, работа, ничего, кроме работы. В мире все происходит специально с той лишь целью, чтобы подвигнуть меня на работу. Я говорю, что работа означает конец для нас обоих, по крайней мере — мой конец. Ты говоришь — нет, только начало. Я стану новым мужчиной, ты — новой женщиной, все экскременты в подлунном мире обратятся в цибетин [59] Ароматическое вещество из желез виверры (цибетты). от того, что Мерфи нашел работу, на небесах возрадуются сильнее, чем от миллиардов кожаных мешков с костями, у которых никогда, кроме нее, ничего больше и не было. Ты необходима мне; я тебе только нужен, у тебя — хлыст, ты побеждаешь.

Он замолчал, покинутый в беде своими эмоциями. Гнев, придавший ему силы начать, улетучился, когда он не дошел и до середины. Несколько слов — и гнев иссяк совершенно. И так всегда, не только со словами, не только с гневом.