Сэмюэль Беккет - Мерфи

Оседавшая под его руками Селия, с трудом ловившая ртом воздух, с дикими глазами и испачканным лицом, не походила на победительницу.

— Избегайте измождения, — пробормотала она, ответив набившим оскомину эллипсисом Сука.

— Я таскаюсь по этому муравейнику, — сказал Мерфи с последними крохами негодования, — изо дня в день, в град, дождь, гололедицу, снег, дурман, я хочу сказать, туман, копоть, а также, полагаю, при ясной погоде, с меня штаны спадают от рвотного за четыре пенса, ищу эту твою работу. Наконец, нахожу ее, она находит меня, я полужив-полумертв от оскорблений и переохлаждения, я в упадке сил, но я не оттягиваю момента, а приползаю домой, чтобы услышать твои поздравления. Ты говоришь «О». Лучше, чем «Ага».

— Ты не понимаешь, — сказала Селия, которая и не пыталась вслушиваться.

— Нет, — сказал Мерфи. — Дряхлый лакей обрывает связь с жизнью, а ты устраиваешь ниобеаду, точно это были четырнадцать твоих детей. Нет. Я теряюсь в догадках.

— Не лакей, — сказала Селия. — Дворецкий. Экс-дворецкий.

— Хоть дважды экс-, — сказал Мерфи, — портье.

Маленькая сцена, если ее можно назвать сценой, закончилась. Наступила долгая тишина; в то время, как Селия простила Мерфи то, что он грубо разговаривал с ней, мисс Кунихан, Уайли и Купер разрешились от поста в экспрессе Ливерпуль — Лондон. Мерфи поднялся и начал тщательно одеваться.

— Почему буфетчица пила шампанское? — сказал он. — Сдаешься?

— Да, — сказала Селия.

— Потому что крепкий портье слаб, — сказал Мерфи.

Эта шутка не позабавила Селию, она не могла бы позабавить ее в лучшие времена и в лучшем месте. Это не имело значения. Нисколько не рассчитанная на Селию, она и не была обращена к ней. Она позабавила Мерфи — это все, что имело значение. Он всегда находил ее очень смешной, да что там очень — уморительно смешной, эту и еще одну насчет бутылки крепкого портера и игры в карты. Это были шутки Гилмигрима, получившие свое название от вина лилипутов. Шатаясь, он шлепал по линолеуму босыми ногами, в рубашке еще той студенческой поры, когда он был теологом-любителем, в манишке и лимонном галстуке-бабочке, захмелев от токсинов этой простой шуточки. Он представил эту сцену и опустился на линолеум «мечта Декарта», задыхаясь и извиваясь в корчах, словно цыпленок, одолеваемый зевотой. С одной стороны — буфетчица, прямо из деревни — лошадиная голова на коровьем туловище, траурно-креповый корсаж с вырезом скорее в форме W, нежели V, ноги скорее в форме X, нежели О, глаза закрыты от сладкой боли, — высунувшаяся из окошка в зал бара. С другой — крепкий портье, взгромоздившийся на планку для ног своего табурета, сверкая клыками из-под накладных усов и бакенбардов из пены. Затем глоток и — «Происхождение Млечного Пути» Тинторетто.

Этот припадок, гораздо более напоминавший приступ эпилепсии, чем смеха, встревожил Селию. Глядя на то, как он катается по полу в своей единственной пристойной рубашке и манишке, она произвела все необходимые приготовления, вспомнила сцену в том дворе и, как тогда, пришла ему на помощь. Необходимости в этом не было, приступ прошел, его сменила мрачность, как после тяжелой ночи.

Он позволил ей одеть себя. Когда она закончила, он сел в свое кресло и сказал:

— Одному Богу известно теперь, когда я вернусь.

Мгновенно она захотела узнать об этом все. Он и сел для того, чтобы, в свое удовольствие мучая ее, вырвать эту припозднившуюся заботу. Он все еще любил ее настолько, чтобы наслаждаться, вспарывая ей время от времени нутро. Почувствовав себя умиротворенным — что случилось вскоре, — он перестал качаться, поднял руку и сказал:

— Эта работа — твоя вина. Если ничего не состоится, я вернусь нынче же вечером. Если состоится, не знаю, когда я вернусь. Это я и имел в виду, когда сказал, что Богу известно. Если они мне позволят приступить сразу, тем хуже.

— Они? — сказала Селия. — Кто? Приступить к чему?

— Нынче вечером узнаешь, — сказал Мерфи. — А если не нынче вечером, завтра вечером. Или если не завтра вечером, так послезавтра вечером. И так далее. — Он поднялся. — Подбери немножко пальто сзади в талии, — сказал он. — Ужасно, ветер ходит — сплошной сквозняк.

Она как следует придавила пальто у талии. Бесполезно, оно мгновенно снова вспузырилось, как не сохраняющий вмятины дырявый мяч.

— Не держится, — сказала она.

Мерфи вздохнул.

— Второе детство, — сказал он. — Гонится, хватая за штанины.

Он поцеловал ее, на лидийский лад, и направился к двери.

— Мне кажется, ты бросаешь меня.

— Пожалуй, совсем ненадолго, пока ты меня к этому вынуждаешь, — сказал Мерфи.

— Навек и навсегда.

— О нет, — сказал он, — максимум совсем ненадолго. Если б навек и навсегда, я б забрал кресло. — Он пошарил в кармане, желая убедиться, при нем ли Сук. При нем. Он пошел.

Она была слишком не одета, чтобы проводить его до порога, — пришлось довольствоваться тем, что она встала на стул и высунула голову в окно. Она начала недоумевать, отчего он не показывается, когда он вновь вошел в комнату.

— Разве утром не должно было быть никакой казни? — спросил он.

— В воскресенье никогда не бывает, — сказала Селия.

Он в отчаянии хлопнул себя по голове, покачал ею и снова ушел. Он прекрасно знал, что было воскресенье, это непременно должно было быть воскресенье, и все же он продолжал считать это пятницей, днем казни, любви и поста.

Она видела из окна, как он в нерешительности стоял у калитки, опустив голову на распорку плеч, придерживая пальто у талии спереди и сзади, как будто окаменел в разгаре хорнпайпа [60] Матросский танец. . Некоторое время спустя он двинулся в сторону Йорк-роуд, но через несколько шагов остановился и стал, прислонившись к решетке и схватившись рукой за шейку зубца ограды у своей головы, в позе человека, опирающегося на посох.

Когда все другие подробности его ухода стерлись у нее в душе, она в самые неожиданные моменты продолжала, хотелось ей того или нет, видеть эту руку, зажавшую зубец решетки, разжимающиеся и сжимающиеся пальцы, над его темной головой.

С шипением он пошел в обратную сторону. Селия подумала, что он возвращается за чем-то, что-то забыл, но нет. Когда он миновал дверь, направляясь в Пентонвилль, она окликнула его и сказала «до свидания». Он не слышал ее. Он шипел.

Его фигура вызвала столько насмешек у ватаги мальчишек, игравших на дороге в футбол, что они прекратили игру. Долго после того, как ее глаза уже потеряли его из виду, она все еще видела его сквозь увеличительное стекло их пародии.

Он не вернулся ни в тот вечер, ни на следующий, ни на следующий. В понедельник мисс Кэрридж спросила, где он.

— Уехал по делам, — сказала Селия.

Во вторник мисс Кэрридж спросила, когда она ожидает его возвращения.