Ник Хоакин - Женщина, потерявшая себя

Когда они уже сидели в лодке, она положила голову ему на грудь.

— Наверное, эта китаянка думает, что мы любовники, — сказала она. — Это вашу девушку я видела в «Товарище»? Я часто думаю, как бы я жила, если бы была как все. Кстати, когда я сказала вам, что папа ничего не знает, я солгала. Должно быть, потому, что мне хочется вычеркнуть из памяти тот день, когда он узнал. Тогда мне впервые стало действительно стыдно из-за… из-за них. Он плакал. Такие люди, как папа, никогда не плачут. Смотрите, она поймала рыбу! Чудесная ночь, правда? Этот лунный свет… и тишина, и ваши руки… как будто мы влюбленные… Неужели нельзя так и кататься на лодке до утра?

Держась за руки, они шли к ее гостинице сквозь ночь, окаймленную черными деревьями на поблескивавших мостовых, ночь почти испанскую, ночь, в которой сверкали бриллианты и шуршали мантильи.

— Нет, этого я вам обещать не могу, — сказала она у дверей гостиницы.

Он настаивал, чтобы она побывала у Тони.

— Нет, не могу. И без того слишком много людей думают, что я просто сумасшедшая… или испорченная девчонка. Да, я знаю — вы так уже не думаете. Как мило вы краснеете, доктор! Ваш брат похож на вас? Но я ничего не обещаю. Спокойной ночи, доктор. А вернее, доброе утро, Пепе!

Она засмеялась и поцеловала его в щеку.

— А вы знаете, вы первый человек, которому я сказала «доброе утро» вчера и сегодня.

Небрежно помахивая сумочкой и насвистывая какую-то мелодию, она взбежала по ступенькам, толкнула стеклянную дверь, прошла по красному ковру под люстрой и задержалась возле портье. Пепе наблюдал за ней. Услышав слова портье, она вздрогнула и напряглась, потом круто повернулась, с перекошенным лицом, бегом бросилась к двери и, распахнув ее, упала на руки Пепе.

— Уведите меня отсюда! — крикнула она, хватаясь за отвороты его пиджака.

— Но что случилось?

— Он здесь, в моем номере!

— Кто?

— Мачо, мой муж.

— Ну и что?

— Но я не могу видеть его! Я не могу видеть его сейчас! Уведите меня!

Только тут он почувствовал, что она куда-то тащит его за отвороты пиджака.

— Скорее, скорее! — кричала она в нетерпении и вдруг отпустила его так неожиданно, что он чуть не упал, а она устремилась вперед, не оглядываясь, не дожидаясь его, и так быстро побежала по пятнам лунного света на мокром асфальте, что он догнал ее только через два квартала.

— В чем дело, Конни? — спросил он, схватив ее за плечи.

Она открыла было рот, но не могла вымолвить ни слова и только жадно глотала воздух, судорожно сжимая обеими руками ремешок сумки.

— Почему вы боитесь его?

Покачав головой, она жалобно скривила лицо и упала ему на грудь:

— Он любовник моей матери!

— Конни, вы все это выдумали!

— Нет, это правда. Я нашла их письма, Пепе! Я сейчас упаду. Давайте сядем где-нибудь.

Рядом с ними стояла тачка без колеса, и Пепе торопливо уселся верхом на ее ручки, чтобы удержать тачку в равновесии, когда Конни сядет на другой край. Сдвинув шляпку на затылок, Конни села и, открыв сумочку, вынула пачку писем, перетянутую резинкой.

— Я нашла их два месяца назад и с тех пор ношу с собой. Наверное, он только сейчас обнаружил пропажу. Я ничего не сказала ему. О Пепе, я так старалась быть счастливой и хорошей, как все! После того ужасного удара, который я испытала в пятнадцать лет, я дала себе слово больше не убегать, забыть об этом. Мама увезла меня за границу, и я научилась делать все, что нужно, чтобы ничем не отличаться от других. Когда мы вернулись, мама сказала, что Мачо хочет жениться на мне. Я почувствовала такое облегчение, была так благодарна ему…

Мачо был нашим хорошим знакомым, я знала его всю жизнь. Он часто бывал у нас дома. Я не была влюблена в него, когда мы поженились, но потом он начал мне нравиться все больше и больше. С ним не скучно, и он красив. Вначале я хотела довериться ему целиком, но потом решила не рисковать счастьем. Я позволяла ему прикасаться ко мне только в темноте. Когда я начала привязываться к нему, то обнаружила, что он далек от меня. О, конечно, я ему тоже нравилась, он был очень добр и мил, но мне все казалось, что он существует отдельно от меня. Меня это не обижало. Я была убеждена, что все равно никто не сможет полюбить меня по-настоящему. Я довольствовалась тем, что имела, и была счастлива. И вот однажды утром, копаясь в его вещах — я искала его любимую рубашку, чтобы подарить ему такую же на день рождения, — я наткнулась на эти письма.

Я поняла, что мне опять придется бежать, но меня словно парализовало. И в один прекрасный день я пошла к маме, чтобы поговорить с ней начистоту. Я знала, что ее не было дома, и собиралась подождать ее, а тем временем подготовиться к тягостному разговору, но там я встретила Текса и, не дожидаясь возвращения мамы, увезла его с собой. Я знала, чем это кончится. Я испугалась. И вот две недели назад, никому ничего не сказав, я села на самолет и прилетела в Гонконг.

И вот сейчас, подумал Пепе, она здесь, зимней ночью, в жемчугах и мехах, сидит на поломанной тачке. Печальный лунный свет отражался в ее глазах.

— Послушайте, Конни, есть только один выход. Вы должны встретиться с ним и сказать ему все.

— Только не сейчас, только не сейчас! Ведь я, зная всю правду, жила рядом с ним два месяца! Два месяца!

— Но он ждет вас.

— Не могли бы вы сказать ему, чтобы он не пытался увидеть меня?

— Да, но куда вы сейчас пойдете?

— Это неважно.

— Моя девушка живет здесь недалеко.

— Она согласится приютить меня?

— Я отведу вас к ней и поговорю с вашим мужем, но при одном условии — вы должны встретиться с моим братом Тони.

— Сейчас я готова обещать что угодно.

Поднятая в неурочный час, Рита, хоть и легла спать в отвратительном настроении, смягчилась, увидев на пороге Пепе. Она подумала, что он, несчастный, всю ночь бродил по улицам и наконец решил прийти и попросить прощения.

— Пепе, неужели ты не мог подождать до утра?

— Не мог. Я хочу попросить тебя об одном одолжении.

— Ты знаешь, я тогда вышла из себя…

— Она могла бы спать на диване.

— Кто?

— Эта девушка. Конни Эскобар. Ей негде переночевать.

— Пепе Монсон, не хотите ли вы сказать, что вы разбудили меня только затем, чтобы пристроить эту вашу…

— Тс-с! Она здесь, за дверью.

— Прекрасно! Пусть там и остается. Можешь отправляться вместе с ней ко всем чертям! А теперь убирайся! Немедленно!

— Рита, сейчас я тебе все объясню. Но пожалуйста, сначала впусти ее. Она чуть жива.

Мачо Эскобара не пришлось поднимать с постели. В обеих комнатах его номера горел свет, а сам Мачо в синем костюме и свободно висящем полосатом галстуке слушал проигрыватель, заряженный целой серией пластинок. На столе перед Мачо стояли бутылки и чаша со льдом, в одной руке он держал сигарету, в другой — стакан. Улыбка кривила его рот. Судя по лицу, Мачо пришлось немало пережить, но было видно, что он еще не разучился плакать — карие глаза за длинными ресницами были на редкость влажными и удивительно невинными, а веки набухли от слез.