Ник Хоакин - Женщина, потерявшая себя

— Пепе, тебе никогда не хотелось стать тореадором? — вдруг обратилась она к Пепе.

— Мой бог! — удивленно воскликнул он. — Что за странный, вопрос?

Элен, стоявшая возле двери туалета, лукаво улыбнулась:

— Рита хочет, чтобы ты был тореадором, а она — богатой и порочной женщиной и чтобы у вас была безумная любовь. Как сказала сеньора де Видаль, скоро весна.

Полулежа на диване, Рита внимательно изучала свое отражение в зеркале.

— Прости, — холодно сказал Пепе, надевая очки, — но я никогда не мечтал быть тореадором.

— Даже весной? — не удержалась Элен.

Когда «бентли» пристроился в очередь машин у парома, сеньора, молчавшая всю дорогу, сказала, повернувшись к падре Тони:

— Простите, я вела себя отвратительно.

— Вам не нравится, что я разыскиваю вашу дочь?

— Нет, не то. Вы осуждали меня.

— Мне кажется, ваша дочь серьезно больна. И тем не менее она не идет к вам, а вы не хотите пойти к ней. Почему?

— Подрастая, дочери отдаляются от матерей, особенно если раньше они были друзьями. Когда Конни была маленькой, она обожала меня. Теперь она знает обо мне слишком много.

— Что именно она знает?

— Вы хотите, чтобы я вам исповедалась, падре?

— Да.

— И не время, и не место.

— Разве вы оставили свою совесть в другом месте?

— А кроме того, я знаю, что вы уже знаете.

— Надо, чтобы это признание исходило от вас — тогда оно будет чего-то стоить.

Она отрицательно покачала головой:

— Нет, еще не время.

— Откладываете до смертного часа?

— Сначала разыщите Конни, — сказала она, — а потом уже займитесь мной.

Они уже были на пароме, пробиравшемся сквозь чащу парусов, но, сидя в теплой машине с поднятыми стеклами, не слышали ни плеска волн, ни свистков.

— Вы были несправедливы, — нарушила она молчание, когда паром приблизился к берегу, — сказав, что я оставила совесть в другом месте. Моя совесть всегда при мне, падре. Да, я наряжаю ее в меха и перья, хороню в драгоценностях, но, хотя я и прячу ее, я никогда не пыталась от нее отделаться. Она со мной и днем, и ночью, все эти долгие-долгие годы. Каждая ночь для меня как полнолуние в китайский Новый год: время платить старые долги. И каждое утро я чувствую, что наконец-то расплатилась сполна, но тотчас же опять приходит кто-нибудь с новым векселем. И все же не думаю, что я настолько порочна. Самый мой большой грех в том, что однажды я предпочла богу нечто другое. И бог не простил меня. Порой мне кажется, так никогда и не простит.

О, не пугайтесь, падре! Я слишком тщеславна, чтобы отчаиваться. Если мне ничто другое не поможет, меня спасет тщеславие. Как я могу потерять надежду, когда твердо знаю, что даже бог не в состоянии долго сердиться на такую очаровательную и красивую женщину, как я? И я надеваю эту желтую шляпку, вешаю на шею эту золотую цепочку, закутываюсь в плащ тореадора и чувствую себя в полной безопасности, когда люди оборачиваются поглядеть на меня и когда друзья говорят: «Конча Видаль ошеломляет и покоряет!» Но я одеваюсь не для них, я одеваюсь для бога. Я все еще пытаюсь обратить на себя его взгляд.

— Бог всматривается в сердца людей, а не в их одежду.

— Но я же женщина, падре, — упрямо возразила она, — и я убеждена, что богу угодно, чтобы женщины были прекрасны, как розы, райские птицы и бриллианты. Ему должны нравиться красивые вещи, иначе он не создал бы их так много. Никогда не могла понять, почему вы, мужчины, не цените усилий, которые женщины тратят, чтобы придать себе красоту. Красота — та же добродетель или по меньшей мере ответственность. Уродливая, некрасивая роза восстает против бога. И я уверена, что, стараясь сделать себя красивой, я служу богу так же, как роза или как вы сами, падре, когда стараетесь быть святым. Конечно, использовать красоту для достижения низких целей — греховно, но все же это не смертный грех. Смертный грех для женщины — полагать, будто богу безразлично, красива она или нет. Вот это было бы оскорблением святого духа, непростительным грехом. А я пока еще не совершила его.

— Я вижу.

— А когда я совершу этот грех, могу я призвать вас?

— Это доставило бы мне огромное удовольствие.

— На вашем месте я бы не была так уверена. К тому времени, когда я растеряю последние остатки тщеславия, я буду на полпути в ад и не думаю, что моя компания будет вам приятна.

Они были уже на другой стороне залива и теперь ехали по узкой улице, где между зданиями с мрачными викторианскими дворами и лестницами сновали клерки и судейские чиновники — все это напоминало романы Диккенса.

— А что, по-вашему, я тогда сделаю? — спросил он, когда они выбрались из прибрежных улочек и въехали в центр. — Брошу вам, как утопающей, веревку? И какую? Новый туалет из Парижа или последний журнал мод?

Она засмеялась и постучала в стекло шоферу.

— Вы мне напомнили — я должна купить Кикай цветы.

Из окна машины падре Тони смотрел, как она весело шутила со старой цветочницей. Но когда она уже шла обратно к автомобилю в сопровождении шофера, несшего хризантемы, ее смеющиеся глаза вдруг напряженно застыли. Проследив за ее взглядом, падре Тони успел увидеть исчезавший вдали белый «ягуар». Он выскочил из машины.

— Это ваша дочь!

— Да, я видела.

— Велите шоферу ехать за ней.

— Нет, падре, я этого не сделаю.

— Тогда до свидания. Я поймаю такси.

Она удержала его за плечо.

— Бесполезно, падре. Она уже исчезла. Как вы ее догоните?

В раздражении он попытался стряхнуть ее руку со своего плеча. Одетые в черное китайцы уже начали собираться вокруг сердито глядевших друг на друга разгневанного монаха и женщины в золотых украшениях. Ее рука упала с его плеча.

Повернувшись к шоферу, который по-прежнему держал в руках охапку хризантем, она коротко приказала:

— К миссис Валеро, — и села в машину. — Садитесь же, падре.

Автомобиль снова влился в поток машин.

— Пожалуйста, постарайтесь понять меня правильно, — сказала она, помолчав. — Конни первая должна прийти ко мне.

— Почему? В вас говорит гордыня?

— Напротив, падре, совсем напротив. Я полагаю, что не имею права навязываться ей до тех пор, пока она не простит меня…

— …за то, что вы отдали ее в жены своему бывшему любовнику?

— Она думает, я ненавижу ее. Она считает, что я сделала это из ненависти к ней. И может быть, так оно и есть, может быть, она права. Может быть, я действительно сделала это из ненависти. И я могла быть когда-то счастлива, но я отказалась от своего счастья ради Конни. Тогда она была еще совсем ребенком, и я не хотела губить ее жизнь. Но может быть, как раз поэтому я и ненавижу ее с тех пор… Скажите, падре, перестанем ли мы когда-нибудь ненавидеть людей, ради которых жертвуем собой?

Машина выбралась из оживленного центра и теперь медленно поднималась по уютной тихой улице — двери домов были расположены высоко над тротуаром, и к ним вели ступеньки, которых становилось все меньше по мере того, как дорога шла вверх.