София Блейк - Шлюха. Любимая

Вечерний Франкфурт в мае — просто–таки образчик прилизанного бюргерского шика. Здесь в меру зелени, люди после окончания рабочего дня передвигаются без спешки, чинно разглядывая витрины, даже машины, кажется, ездят медленнее, чем днем, и если какая–нибудь из них не затормозит перед тобой на переходе, то, скорее всего, ею управляет небритый гастарбайтер, либо потомок таковых… Аптеку пришлось искать больше времени, чем это заняло бы в Москве или другом российском городе, — видно, лицензию для такого бизнеса в Германии получить намного сложнее. Но, даже найдя открытую аптеку, я едва могла объясниться с провизором: мой немецкий лексикон был столь же убог, как и его английский. В конце концов, мне продали «Маалокс» в пластиковой бутылке, и я прямо у прилавка отпила пару глотков белой жидкости. Спасибо ирландцам, запатентовавшим этот препарат, я почти сразу почувствовала облегчение, и спустя считанные минуты, испытала голод. А ведь я уже около суток и не вспоминала о еде.

Возможно, это был не самый лучший район Франкфурта для поисков ресторана, но подсказать мне было некому, и вскоре я самостоятельно нашла заведение под названием «Donner kebab», которых я уже видела десятки в Германии и Австрии. Турецко-подданный в несвежем переднике поставил передо мной тарелку с мясом и отварным картофелем, и я осторожно стала отправлять куски себе в рот. Потом другой турок, моложе и лучше одетый, подсел за мой столик. Он принес две чашки черного кофе и, улыбаясь, пояснил, что угощает меня за счет заведения. Я кивнула и поблагодарила его, предчувствуя, что этим дело не ограничится.

— Ты откуда приехала? — улыбка моего собеседника открывала два ряда белых зубов. Он явно был хищником, этот парень, охотником за женскими сердечками.

— Из Соединенных Штатов, — ответила я. Мое сердечко продолжало биться ровно. Я не сказала, что я из России, потому что знала: эта публика склонна смотреть на русских девушек как на легкую добычу. Про Израиль упоминать тоже не стоило — кто знает, как мусульмане отреагируют на одинокую еврейку.

— Туристка? — не смутился турецкий мачо. — Как тебе Германия?

— Знаешь, мне все задают этот вопрос, — пожала я плечами. — По-моему, Австрия красивее.

— Наверное, тебе некому было показать Германию, — улыбнулся он. — Меня зовут Алан, между прочим.

— Это турецкое имя?

— Нет, но тебе будет легче запомнить американское имя.

— Энн, — сказала я, — так меня зовут.

— И какие планы у тебя на вечер, Энн, — мягко произнес мой собеседник. — Хочешь, покатаемся по ночному Франкфурту, а потом завалимся на лучшую в городе дискотеку?

— Оставь свой номер, я перезвоню, — сказала я, раскрывая свой мобильник.

— Ты хочешь уйти? — удивился Алан, будто прежде ни одной девушке и в голову не могла прийти такая нелепость при общении с ним.

— У меня встреча через полчаса.

— Где?

— В отеле. Недалеко отсюда.

— Ты живешь в «Шератоне»?

— Нет, — я назвала свою гостиницу, заметив при этом, как губы Алана едва заметно скривились, но свой номер он все же продиктовал.

— Я буду ждать твоего звонка, — сказал Алан, прощаясь.

На улице было бы совсем темно, если бы не свет фонарей, и почти безлюдно. К тому же начинался дождь. Мои каблуки гулко цокали по мокрому асфальту, и эхо отражалось от каменных зданий, по-немецки монументальных, основательных, которыми застроен центр Франкфурта.

Я вслух напевала эти стихи, написанные без малого сто лет назад, и понимала, что мир не слишком изменился за это время, во всяком случае, наши чувства остались теми же, что и тогда. Это был вечер одиночества и тоски, дождя и бездействия. Я привыкла жить по-другому, и с трудом перенесла вынужденную остановку на пути. Пути в никуда, если задуматься хорошенько. Еще позже я выехала из гостиницы, чтобы найти какой–нибудь ночной клуб. Турку Алану я, конечно, не позвонила. Ездила по мокрым улицам, глядела по сторонам, а дождь к ночи стал еще сильнее, так что едва можно было отличить проезжую часть от тротуара. К часу ночи я сообразила, что это просто был не мой день. Я вернулась в гостиницу и легла спать под шум капель, бьющихся о карниз.

В эту ночь никакие сны меня не беспокоили.

Наутро город за окном казался свежим и умытым, как симпатичный клиент после душа. Какого черта, подумала я за бесплатным, входившим в стоимость номера, завтраком, — надо пользоваться выгодами своего положения. Я почти не получила впечатлений от Штутгарта, и решила больше не повторять ошибок: чем бы я ни занималась в Германии, все это было драгоценное время моей жизни, моей короткой молодости, и разве не грех было проводить это время в одной лишь рабочей суете и безрадостных заботах?

И после завтрака я продлила свое пребывание в отеле еще на сутки, а потом пошла гулять по набережным над Майном, по солнечным аллеям — от кафедрального собора, где мне посчастливилось побывать во время службы — вдоль реки до самой оперы, а потом — по зеленому парку до памятника Бетховену. Мама любит слушать его музыку, в основном сонаты, фортепьянные концерты и девятую симфонию. Мне стало жаль, что ее нет рядом со мной, и все хорошие впечатления от сегодняшнего утра я не могу ни с кем разделить. Хотя… в моей жизни дрянных событий было много больше, чем светлых и добрых. А, значит, с моей стороны весьма гуманно было не вываливать на близких собственный негатив. И я имею полное право оставить радостные мгновения в базе данных для личного пользования. Глухой композитор устремил тяжелый взгляд сквозь меня: для него не существовало обычных мыслей обычных людишек — лишь божественные ноты волновали Бетховена, и даже странно было находиться рядом с его памятником, настолько неуместной здесь казалась я себе самой.

Этим вечером я вновь искала ночные клубы, на этот раз в районе железнодорожного вокзала. Не уверена, что это было правильное место, но в Германии все мои решения были никак не согласованы с какими–то местными обычаями и правилами. Я поступала, как мне казалось верным, ни с кем не советуясь и не согласуясь с поведением большинства, по той простой причине, что я не знала, как ведет себя немецкое большинство. А ведь правильность или неправильность чего–либо проверяется по реакции социального окружения. Впрочем, вся моя жизнь могла бы вызвать осуждение и презрение со стороны общества. Вот уж, на что мне всегда было глубоко наплевать!

Так или иначе, но найденный мной клуб оказался настолько большим, что вход в него охранялся двумя мордоворотами, а девушек в зале сидело не меньше двадцати, совсем как в лучшие времена «Рандеву». Встретивший меня мужчина, главный в этом заведении, выглядел так, будто давно утерял способность радоваться жизни.