София Блейк - Шлюха. Любимая

Но умел Эдик быть и веселым.

«Девушки пригожие тихой песней встретили, и в забой отправился парень молодой," — прочувствованно изрекал он, глядя на полуголую стриптизерку, увлекающую клиента в комнату для интима на втором этаже.

Все шутки Эдика были на удивление уместны и вызывали у меня улыбку. Пожалуй, это единственное хорошее, что вспоминается об этом человеке. Я могла бы написать о нем более холодно, отдавая полностью отчет в его хвастовстве, пустом тщеславии, плебейских манерах и неумении твердо держать слово, но вскоре произошли события, разлучившие меня с Эдиком, Салли и вообще Германией. От Эдика же я лично не видела ничего, кроме хорошего, и не в моих привычках скверно отзываться о людях, не причинивших мне зла.

А началось все с того, что в один прохладный июльский день я рано вернулась домой с покупками. Открыв двери нашей квартиры, я сразу услышала вопли из спальни, на несколько секунд замерла, и вдруг сообразила, что чертова китаянка изо всех сил пытается изобразить… меня. Впрочем, это могло бы меня и посмешить, если бы не факт наличия в нашем жилище чужака. Моим золотым правилом вот уже много лет было то, что на квартиры никогда и ни под каким предлогом не приглашались любовники. Любая из нас могла делать, что ей заблагорассудится вне работы, но посторонние мужчины в собственном логове — это не просто вторжение в нашу частную жизнь, но и угроза безопасности. Кто знает, что взбредет в голову незнакомцу? Он может оказаться агентом полиции, маньяком, наркоманом, придурковатым защитником женских прав, начитавшимся газет, с мозгами, промытыми телевидением. Рустем относился к еще одной категории, которая меня совершенно не устраивала в таком близком соседстве. Он был прирожденный диктатор и командир.

Я тихонько загрузила продукты в холодильник и на цыпочках двинулась к выходу.

— А я–то думаю, кто это там шуршит? — голый Рустем выскочил в прихожую и встал между мной и выходом из квартиры. Лицо его выражало искреннюю радость, а мокрый член торчал параллельно полу.

— Мышка-норушка, — сказала я и попыталась пройди к выходу.

— Борзая зверушка, — срифмовал Рустем и ухватился за мою руку. — Погоди уходить, я сейчас оденусь.

— Зачем ты хочешь, чтобы я осталась?

— А если я скажу, что ты мне очень понравилась…

— Хорошие манеры тебе явно не повредили бы.

— Чего нет, того нет, — развел руками Рустем. — Остался один хороший размер. Тебе подойдет?

— Подчас нелегко провести грань между поведением без комплексов и откровенным кретинизмом, — произнесла я, поджав губы, как делала это моя мать на уроках, вдруг вспомнила я.

— Ты че, нарываешься, малая?

— Дай мне уйти по своему маршруту, — сказала я. — Меня не прикалывают твои понты.

— Ну ладно, я сам уйду, — сказал Рустем с угрозой в голосе.

А может быть, мне и померещилась какая–то угроза, а на самом деле Рустем не собирался заводиться со мной. Но уж очень он раздражал меня со своим показушным обликом и блатной рисовкой. Еще Брюхо называл всех приблатненных за пределами СНГ говнососами, добавляя, что в девяноста девяти процентах случаев за болтовней этих людей не стоит никакой силы, кроме, возможно, физической. А вот эту последнюю в странах Европы применять было, как правило, себе дороже.

Поэтому мне казалось, что я особенно не рискую, произнося следующую фразу:

— Да уж, сваливай поскорее. А то, как бы полицию звать не пришлось, по факту незаконного вторжения.

Рустем, уже натянувший плавки, обомлел.

— Ты, сука, мне, что ли, ментами угрожаешь?

— Догадайся с трех раз, — огрызнулась я, уже немного сожалея, что ляпнула лишнего.

— Салли, — позвала я, заходя в спальню, где голенькое тельце китаянки лежало без движения на смятых простынях. — What's going on here? Wake up, baby! Что ты с ней сделал?

Вместо ответа на мой вопрос, Рустем, уже одетый в брюки и рубашку, подскочил ко мне и врезал в прыжке ногой, да так, что дыхание у меня перехватило, и я грохнулась спиной вниз на ковролиновый пол. Счастье, что он еще не успел обуться — иначе этот удар, угодивший прямо в область сердца, возможно, лишил бы меня жизни. Лицо Рустема, нависшее надо мной, было страшным и безумным.

— Понравилось, сучка? — спросил Рустем, занося руку для удара. — Добавить? Или выебать вначале? А? Что? Не слышу!

Я не могла выдавить внятного звука — только корчилась и хрипела, поджав под себя ноги. Рустем стал срывать с меня одежду, делая это грубо и жестоко, как заправский насильник.

- Rustem, stop it, — Салли уже сидела на постели, и я заметила, что взгляд у нее какой–то странный, расфокусированный, а руки шарят вокруг себя, будто бы Салли искала что–то в темноте.

Когда на мне остались одни стринги, дар речи наконец–то соизволил вернуться.

— Ты сядешь, — прошептала я. — Если сделаешь это. Или за убийство. Уходи лучше, и я все забуду.

— Поверить бляди — себя наебать, — глумливо произнес Рустем, но раздевать меня перестал.

— Можешь не верить, — сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Сейчас тебе еще нечего предъявить, но потом будет уже поздно.

— Да я и не хочу тебя, — сказал Рустем, упруго поднимаясь с пола. — В Союзе пришлось бы тебя закатать в асфальт, в педагогических целях. А тут живи, только место свое знай, прошмондовка. Из–за такой как ты на хер надо жизнь свою портить?

— Рустем, почему ты бьешь Анну? — спросила Салли слабым голоском, продолжая совершать бессмысленные движения руками.

— Что ты сотворил с ней, Рустем? — спросила я, подтягивая к себе собственную одежду, которую нужно было срочно постирать.

— А что? — произнес Рустем, натягивая туфли. — Ты тоже не прочь втереться?

— Я никогда ее такой не видела, — сказала я. — Что ты ей дал?

— За щеку! — с готовностью отозвался Рустем.

Очень дурацкий разговор, подумала я, приподнимаясь, по-прежнему комкая у груди свои вещи. Что бы я ни сказала этому скоту, все как–то получается некстати, все приносит неприятности, оборачивается против меня самой.

— На клык! — продолжал глумиться Рустем. — Могу и тебе заправить аналогично.

Наконец, он полностью оделся, ущипнул Салли за грудь, хозяйски шлепнул меня по заду, достал из кармана рубашки черные очки и водрузил их на лицо. Я заметила, что у Рустема, как и у многих азиатов, очки удерживались не столько переносицей, сколько высокими скулами.

— Адиос, девчонки! — выходная дверь захлопнулась, отсекая Рустема от моей жизни.

— Анна, — позвала Салли, по-прежнему не вставая с кровати, — почему ты не одеваешься?

Я, не произнеся ни слова, отвернулась от китаянки и ушла в ванную. Включила душ, чтобы слезы смешивались с водой. Потом стала наполнять ванную, потому что знала уже, что в трудные минуты мне очень помогает погружение в воду. Возможно, это действует так же и на других людей — ведь все мы появились на свет из утробы, где околоплодные воды хранили и берегли нас, пока мы были никем, не мыслили, не существовали…