Тиркиш Джумагельдыев - Энергия страха, или Голова желтого кота

Голос Айдогдыева за кадром перечислял его преступления — кража государственных средств, превышение служебных полномочий, участие в международном наркосиндикате, создание штурмовых групп в комитете национальной безопасности и в армии с целью свержения государственной власти… Он предал Великого Яшули, который пытался сделать из него достойного сына и слугу великого туркменского народа.

И тут Шамурад Мухаммедов заговорил.

С экрана.

«Земляки, — сказал он. — Я недостоин называться туркменом и мусульманином. Я — ишак, взбесившийся с жиру, решившийся лягнуть своего хозяина. Если б мои подлые намерения даже увенчались успехом, народ отомстил бы мне, оставив меня на перекрестке семи дорог, забил бы меня камнями до смерти. Я — человек, потерявший разум и все человеческие чувства из-за долгого употребления наркотиков. Мои подельники-подонки — такие же наркоманы».

В зале воцарилась тяжелая тишина. То ли задумались люди о судьбе, которая возносит человека до титула официального преемника Великого Яшули, а затем бросает в тюремную камеру, то ли возникли сомнения в добровольности признания и раскаяния…

Участники высокого собрания один за другим выходили к трибуне и требовали от президента Указа о введении смертной казни. Некоторые заявили, что не сойдут со сцены, пока он не подпишет Указ прямо сейчас, немедленно.

— Смотри Сельби, какой интересный спектакль начинается…

— Прекрати! Люди с ума сошли, смерти требуют, а ты называешь это спектаклем…

— В том-то и дело. Выступление стариков, как ты понимаешь, предусмотрено сценарием. А тут, похоже, явная самодеятельность.

«Дорогие мои, — обратился к залу Великий Яшули. — Вопрос о наказании будет решать суд».

«Суд-пуд, нечего время тянуть! — кричали «дорогие». — Нам достаточно и твоей справедливости!»

«Но я ведь только в прошлом году ввел мораторий на смертную казнь», — возражал Довлетбаши.

«Смерть! Только смерть!» — дали ему отпор из зала.

«Душой наделил человека Аллах, и забрать ее может только Аллах. Не упрашивайте меня…» — возражал Великий Яшули.

«Не бойся, за твои прегрешения перед Аллахом мы ответим, всем народом!» — кричали ему из зала.

— Точно, вышли из сценария! — заключил Абдулла, поворачиваясь к жене.

Сельби не отрывалась от экрана. А там и вправду разворачивалось действо, не предусмотренное планом. Во всяком случае, Великий Яшули пребывал в замешательстве и обратился к муфтию. Тот, по лицу видно, искал выход из положения, ответ, удовлетворяющий обе стороны. Посмотрел в зал, посмотрел на Президента, пожевал губами и, наконец, изрек: «Полномочия, которыми наделил нашего справедливого падишаха великий Аллах, безграничны».

Зал, словно получив новый заряд, стал скандировать: «Смерть! Смерть!»

К краю сцены подскочила Хаджибиби и, простирая руки в зал, закричала: «Забросать камнями! Выдернуть с корнями злое семя! Выкорчевать весь род!»

Зал отозвался ревом: «Смерть! Смерть! Смерть!»

Сельби выключила телевизор и рухнула на диван:

— Как же ты можешь смотреть это?!

В ней еще сильна энергия сопротивления, думал Абдулла, глядя в ее бледное лицо с черными кругами под глазами. И пока противостояние не закончится, пока энергия страха не победит, Сельби вряд ли успокоится.

Он достал два листка с компьютерным текстом и протянул ей.

— Читай.

И ушел на кухню, не в силах смотреть на ее закаменевшее лицо. Каким бы трусом ни был Абдулла, но подписать бумагу тайком от жены — это слишком. Айдогдыев не может требовать от него такого!

Когда вернулся в комнату, встретил твердый взгляд Сельби.

— Сам писал?

— Да что ты говоришь? Думаешь, я способен?!

— Ты же не сказал, где был, — спокойно сказала Сельби. — Не сказал, что с тобой там делали. Может, тебе вкололи какую-нибудь дрянь, которая лишает воли и рассудка. Ты же видел и слышал, что говорил сейчас Шамурад Мухаммедов. Думаешь, по своей воле?

— Дали, чтобы я своей рукой переписал. Айдогдыев ждет…

— Ты ему сказал, что это клевета?

— Сказал. Но мое слово не в счет, им безразлично, что я говорю.

Сельби замолчала. Вновь просмотрела текст.

— Если подпишешь, это поможет Хыдыру?

— Не знаю. А ты как думаешь? Думаешь, поможет?

— Почему ты меня спрашиваешь? Откуда я знаю!? Для судьбы Гулназара эта бумага ничего не значит. Там все решено. Нам надо спасать Хыдыра…

— Выходит, ты согласна, чтобы я подписал?

— Почему ты хочешь, чтобы я все решала?

И Сельби, не выдержав своего спокойствия, зарыдала.

Пока Сельби сама не почувствует, как человека охватывает холод страха и дает покой, на словах объяснять бесполезно. Как ей объяснить, что он, Абдулла, становится верблюдом? Сельби еще сопротивляется. Но со временем, наверно, перестанет и поймет, как приятно чувство равнодушия. На нее обрушилось много горя — арестовали брата, неизвестна судьба сына. Со временем поймет, что не она одна такая, и тогда осознает вековую мудрость или покорность туркмен: «Если такова доля всех, то принимай ее как общий праздник».

— Вас в списках нет, — сказал капитан в зеленом берете. Площадь перед театром пустынна. Ни души. По периметру расхаживают полицейские и люди в штатском. У входа — солдаты в зеленых беретах. В руках капитана из президентской службы охраны бумажные листки, сколотые скрепкой — список лиц, допускаемых на просмотр.

Абдулла подошел, представился.

Капитан пролистал бумаги:

— Вас в списке нет.

Абдулла ожидал нечто подобное. Первый спектакль — только для Великого Яшули со свитой — руководством республики в полном составе.

Вообще-то слово «спектакль» в эти месяцы никто не употреблял. В туркменском языке оно означает также «игра», включая актерскую игру, а еще хуже — «развлечение», «забава».

Какая может быть игра, тем более развлечение с забавой, когда речь идет о появлении на свет Великого Вождя?

Поэтому слово «спектакль» в театральном обиходе и на будущих афишах заменили словами «новая история».

Абдулла пошел домой.

Повернись его жизнь иначе на каком-то неизвестном перекрестке, он сейчас бы выступал на сцене перед самим Великим Яшули в роли… его отца.

Кто написал «новую историю» — неведомо: правильно сказала Джемал — тут не может быть автора, как нет его у государственного гимна. Что в монологе отца Великого Яшули, никто не знает, кроме актеров, занятых в… спектакле. Ни слова не просочилось, военная тайна, тем более от Абдуллы — человека, которого почти нет.

На другой день с утра в театре царило лихорадочное оживление. Спектакль понравился Великому Яшули! Он два раза прослезился!

Утром десять человек пригласили во дворец на встречу с Президентом. Они первыми получат награды. А следом золотой дождь прольется и на весь театр, на весь коллектив!