Владимир Шинкарев - Конец митьков

Мне, может, тоже не мешало бы растопыриться, как Набокову, поднабрякнуть бы, как Виктору Топорову, а то с перекосом картина получается. Кругом молнии сверкают, все растопырилось и катиться в тартары — я сижу подсединке, как зюзя, «тихий, кроткий, сговорчивый Володя Шинкарев, который претендует разве на то, чтобы развлечь» (Любовь Гуревич).

Сейчас, наверное, растопырюсь.

Тридцать лет назад я был очарован Митей с первого взгляда — многие не поверят, что такое возможно, но многие меня поймут. Наша встреча случилась на дне рождения Олега Охапкина, когда мы уже были заочно знакомы, выставлялись вместе на большой, принципиальной (хоть и однодневной) выставке.

Митя блистательно рассказывал анекдоты, большей частью про Брежнева. Раздуется, глаза выпучит, говорит медленно, вязко, точно удлиняя каждую паузу в косноязычной брежневской речи. Никуда не торопился и использовал многочисленные повторы, не боясь, что внимание слушателя рассеется, а если какой торопыга устанет слушать — скатертью дорожка, так Митя сразу отсекал не свою паству.

Повторы в эстетике митьков — тема для будущего исследователя важнейшая; прервемся, чтобы ее обсудить.

Елизавета Петровна вспоминает молодость: «Пошла я на базар за капустой, а рубль за кушак заложила. Подошла к капустному ряду, а немка рот разевает: Бээ! Бээ! Я засмотрелась, глядь: батюшки! Рубля-то и нет! Что делать? Заплакала я, пошла к брату. Брат спрашивает: чего ревешь? Я ему говорю: пошла я на базар за капустой, а рубль за кушак заложила. Подошла к капустному ряду, а немка рот разевает: Бээ! Бээ! Я засмотрелась, глядь: батюшки! Рубля-то и нет! Брат говорит: ну, пошли к матери. Пришли к матери, мать спрашивает: чего ревете? Я ей говорю: пошла я на базар за капустой, а рубль за кушак заложила. Подошла к капустному ряду, а немка рот разевает: Бээ» Бээ! Я засмотрелась, глядь: батюшки! Рубля-то и нет! Мать говорит: делать нечего, пошли к отцу. Пришли к отцу, отец спрашивает: чего невеселые? И т.д.» Елизавета Петровна великолепно чувствует стиль! Это принцип орнамента стиль молодых, архаичных культур. Какой силой чреваты эти орнаменты, какая красота в двадцатичетырехкратных повторениях у Ремизова в «Царе Максимилиане»!

Это написано мною за четыре года до встречи с Митей — я купил в «Букинисте» «Царя Максимилиана» и, коли такие большие деньги потрачены, четыре рубля, надо их как-то отбить, надо на этом свою эстетику построить. И тут, не успел я в эстетике повторений разочароваться, — Митя предстает воплощением этой странной «молодой культуры». Вот одно из стихотворений, Митей написанных:

Как видим, даже столь ограниченный объем произведения оставляет место для повтора. А если выйти за пределы одного высказывания, одного анекдота — найдем просто железный, солдатский ритм повторения. Митя всю жизнь повторяет те же шутки; взгрустнув — читает одни и те же строчки из Роальда Мандельштама. По-настоящему смешной (не столько смешной, сколько уютной, свойской) шутка делается не сразу, а после многократного повторения. (Признаю, это — собственная Митина идея, вошедшая в конструкцию «Митьков». Разумеется, он не формулировал данную идею, но практически воплощает.)

Мне это с годами здорово надоело. Ведь, высказывая одну мысль разным собеседникам, стараешься по-разному и сказать; неприлично перед самим собой, глупо талдычить одно и то же. Но с другой стороны, многие притчи напоминают: в разном контексте смысл одной той же фразы полностью меняется.

Надоело или нет, а за 25 лет движения митьков пришлось научиться повторять корреспондентам стандартные фразы, тут на контекст не сошлешься, контекст одинаковый. Редкий журналист удосужится прочитать «Митьков», так что для каждого скажи вводную: в чем смысл движения — да тут и конец интервью. Митя произносит несколько цитат из «Митьков» и бодрое дружеское пожелание, всё.

Чтобы экономить нервную энергию, зря не заморачиваться, мозг лишний раз не напрягать — и живопись митьков состоит из повторов. Поначалу мы этого еще стеснялись, стыдили друг друга: что, опять копию с перекопии написал? Потом стало нормой, что даже на выставке висят оригинал и несколько повторов. В этом был, впрочем, некий тонкий ритм, рифма, что ли; но не для создания ритма эти перекопии писались. Чтобы далеко не ходить за примером: у меня лично есть минимум 12 вариантов картины маслом «Один танцует» — конечно, несколько различных по цвету и размеру, горизонтального и вертикального формата, прозрачные и плотные, «с прописочкой» и «непрокрас» (митьковские искусствоведческие термины). Было бы демагогией заявить, что я ищу совершенства, подбираюсь к идеальному варианту. Это заказчик (или предполагаемый заказчик) хочет «Один танцует», и хочет не вариаций, а ту самую картину. Значит, хочет копию. (Так Митя, бессчетно повторяя шутку, словно бы продает пластмассовые штампованные изделия по цене золотого оригинала.)

Заказчик недоволен, если исполнитель представит копию, далекую от оригинала. Поклонники Гребенщикова явно не приветствуют его попытки на концертах по-разному, то так, то эдак, исполнить свою старую песню. Свистят: старый вариант подавай. Когда заказчиком является ребенок, которому рассказывают на ночь сказку, то один шаг в сторону от оригинала — побег. Мало того что ребенок каждый раз хочет одну и ту же сказку, он строгим, менторским тоном поправляет тебя, если ты заменил, адаптировал какой-нибудь сложный оборот.

Тут следует повторить обычную песню: а поскольку митьки у нас среднестатистический срез народа и если народ, если даже чистые сердцем дети малые любят только повторы...

Стоп, минуточку, чуть не забыл: а что я так некультурно, обывательски подхожу к вопросу, даже не упомянул про «вечное возвращение», любимую идею Ницше? Не упомянул про Энди Уорхола с его бесконечными сериями (кстати, просветление относительно того, как надо писать, Уорхол испытал, когда увидел сразу 18 авторских повторений «Беспокойных муз» Кирико). А философ Жиль Делез? Для него неустанно повторять — значит использовать пропущенные шансы. Теоретически обосновав повторение, Делез постоянно использует его на практике: «Сильная сторона мысли Делеза как раз в том, что он каждый раз находит возможность повторить уже повторенное» (В. Подорога).

Грамотный митек должен рассуждать так: на дворе у нас еще постмодернизм не кончился; и теория, и практика постмодернизма предпочитают инновациям повторение. «Серия перестает быть бедным родственником искусства», — провозгласил Умберто Эко. Безусловная оригинальность — понятие временное, сиюминутная мода, родившаяся в эпоху романтизма. Классическое искусство в значительной степени было серийным. Ведь Шекспир не стеснялся своих пьес — а они все без исключения являются римейками предшествующих историй. Так что если кто морду воротит от тысячекратного повторения чужой шутки — от бескультурья это, от незнания, что постмодернизм сделал повтора культ, — вот что ответит грамотный митек. Если он зачем-то хочет считаться постмодернистом...