Геннадий Баннов - За огнями маяков

Среди болельщиков он, к удивлению и радости, углядел Леночку. Ура! Пришла! Доставила радость. От ее появления сделалось светлей и радостней.

Шли единым шалманом. Перебивая друг друга, комментировали благополучно закончившийся грязный бой. Еще бы: справился человек с такой гадиной. Повторяли и варьировали эпизоды боя, на разные лады искажали команды судьи Михневича, под голос проигравшего вякали: «По затылку бьет!»

Держался рядом с Леночкой, не глядя, ощущал ее присутствие, и от того, что она шла рядом, все в нем оттаивало. Еще бы. Так вот запросто прийти на соревнования поболеть!

— Провожу вас, — сказал он, как печать поставил, остановившись на поперечной улице. — Тебя провожу!

— Ни в коем случае! — возразила Леночка. — Одна дойду. Да и вам… тебе… Сейчас тебе надо домой. Отдохнуть после боя.

— Ну, конечно, домой! — общежитские ребята ее поддержали. — Надо же отдохнуть! Да поужинать, в столовку сходить, — заодно они убеждали и Олега.

— Иди давай. Проводи, — Тихонько подтолкнул его Тима Широков. Тиму поддержали Саша Соколов и Володя Смольников из Барнаула. Они оба болели за своего молодого тренера. До сего момента они шли бок о бок.

— Проводи, проводи, — с непрошедшей еще дрожью в голосе подстегнул и Гоша Цаплин.

Олег взял Леночку за руку.

— Тебе надо домой, — мягко выговорила Лена, высвобождая руку.

Шалман тем временем перевалил перекресток и топал по улице Ленина, на Олега с Леночкой никто не оглядывался.

А они шли, молчали, думая каждый о своем. Он перестраивал себя с бойцовской жестокости на доброту и нежность. Она, втайне радуясь возможности поговорить с Олегом, одновременно переживала за него, не отдохнувшего после такого нервного боя. Встречу на ринге Олег вспоминал картинами, возмущался нечестностью судьи Михневича, одессита, приехавшего в Уфу ради тренерской карьеры. И никак не мог настроить себя на мирный лад.

— Что у тебя за настроение такое? — она не выдержала молчания.

— Какое такое?

— Никудышное!

Он улыбнулся: понравилось слово.

— Вы же… Ты должен радоваться очередной победе.

— Да, но этот бой… Как будто прикоснулся к чему-то нечистому.

— Да ведь чистым вышел, так ведь? И — победителем! Законным!

— Как будто я его бил по затылку! Судья так считает!

— Зато больше никто не считает! Зрители, болельщики это поняли… и, между прочим, публике ты нравишься, — тихонько добавила она, усмехнувшись.

— А тебе? — взглянул он на нее, сияющую в лунном свете.

— Что — мне?

— Нравлюсь?

— Да, да! — звонко рассмеялась, из глаз посыпались искорки. Радостью отозвались в нем этот смех и эти заветные слова.

«Но, нет, это не признание! — себя ли он успокаивал, чтоб сердце из груди не выскочило, ее ли будто в чем-то оправдывал. — Это долг вежливости, не больше. Да и что ей в тебе, в ремесленнике. Ей подошел бы скорей студент института, а не такой… боксер…»

За руки не держались, но улавливали движение друг друга, шли рядом. Она плавно свернула налево, и он, не заметив поворота, удержался близко, слушал ее голос.

— А там и девчонки были. За тебя болели.

— Да ну-у! Не видел я.

— Где тебе. Ты и в обычной жизни не уделяешь внимания девчонкам, а уж на ринге-то…

Вышли к большому оврагу с узким и длинным подвесным мостом через него; внизу что-то шумело: ветер ли, ручей ли. На некрутых склонах оврага разместились дворы и поместья горожан с садами и огородами, с курятниками и собачьими конурами. В окнах изб мирно горел свет, кое-где из труб курился дым.

— Постоим? Никому здесь не помешаем? — спросил, не дожидаясь ответа.

Привалился к невысокой загороди, она рядом. Мост шевелился, покачивался. Все пространство вокруг них было пронизано лунным светом, и, казалось, оба они, вместе, купались в нем, плыли над землей, неслись в какую-то неведомую даль.

— Здесь бы только тихо покачиваться да… да читать стихи. Про любовь, — он добавил, понемногу успокаиваясь и отходя от пережитого. И замолчал, стесняясь последнего слова: «про любовь».

— Стихи. Про любовь, — она повторила, слегка потянувшись. — А хотите? Хочешь, я прочитаю бабьи про любовь? Поэтессы Анны Ахматовой? Которую между прочим жестоко осудил Андрей Жданов? После того постановления ЦК мне так захотелось почитать ее! Познакомиться. И нашла, почитала. Ну, хочешь? — Скошенным в его сторону глазом заметила, что он кивнул. Помолчала. И, глядя в черную даль оврага, стала читать. Негромко и четко выговаривая слова:

Двух прохожих, мужчину с женщиной, они пропустили, прислонившись к одной стороне подвесного моста.

— Хорошо, правда? — спросила, когда затихли шаги.

— Хорошо. Но ты еще хорошо читаешь, очень хорошо.

Лена улыбнулась.

— Вот была совсем не знакома, а сейчас буду искать/читать, — тихо заметила она.

— Встречался и я тоже с незнакомым поэтом. С запрещенным! С Сергеем Есениным… В нашей библиотеке работает седой усач, говорят, в прошлом — белогвардеец… Как-то пригласил он меня помочь передвинуть шкаф, переложить книги. Спросил, интересуюсь ли поэзией, показал один шкаф, разрешил покопаться. И нашел я его. Старая, зачитанная книжка. Вот послушай.

— Ой, как вы это! Ты… — она засмеялась. — Нет, не ожидала… Может, что-нибудь еще? — Она вглядывалась в его лицо, и оно становилось все более родным, и она не знала, верить или не верить такому чуду.

— Это же здорово! И вы… И ты любишь стихи и знаешь? Боксер, железнодорожник!

«Сказать бы тебе, что балуюсь стихами, под чужим именем печатаю их в стенгазете», — подумал он. И с видом раскаявшегося грешника подтвердил:

— Да, и боксер, и железнодорожник…

— У тебя все впереди, — она рассмеялась. — Зачем такая обреченность и такая раскаянность? Все же впереди!

— Это не совсем так. Мне уже сколько?

— А сколько?

— Двадцать! Почти…

— Ох, как это много! — она притворно охнула.