Геннадий Баннов - За огнями маяков

Но можно ли долго думать о том, что будет, чего не видел и не знаешь? Так что скоро сбился на философию. Вот пассажиры сверхдальней этой дороги, кто они? Путешественники! Каждый из них, с неповторимой судьбой. Пожалуй, и они с Гошей тоже соответствуют такому званию, и, значит, их судьбы тоже неповторимы. Они, к примеру, спортсмены. Вот бокс для Олега все: отдал ему свои юные годы. А Гоша? Он любит спорт, но в душе путешественник. И жизнь любит — сманил же и его на свою дорогу.

Впрочем, твой спорт — это не вся жизнь, это только часть. Вся жизнь — это нечто большее. Так и узнать же ее надо, узнать…

Справа и слева по ходу поезда пробегают станционные поселки с базарчиками, продают на них вареную картошку, соленые огурцы, грибы, зеленый лук. И рыбу! Омуля с душком!.. И поезд трогается, и разгоняется, и набирает скорость. И целый день, даже к вечеру, прерываемые взрывным гулом тоннелей, едущие наблюдают искрящуюся гладь нескончаемого Байкала с далекими, едва видными скалистыми берегами, с заблудившейся где-нибудь у горизонта лодкой с парусом; а к ночи — бегущую по пустынному плесу, вслед за поездом, золотую лунную дорожку. Олег любит такие картинки: станет, вперится в окно, никого не замечает вокруг да около.

Воля наконец-то подошла, стала рядом с Олегом. Но тихо-тихо, еле слышно: о ее присутствии свидетельствуют только едва уловимое дыхание и восхищенные вздохи по поводу увиденных красот природы.

Запутавшаяся в единственной на небе ребристой раззолоченной тучке, луна то и дело оголяется, освещая и пронизывая светом замглившееся пространство над озером и сама отражается в воде, как в зеркале. И снова кутается, и запеленывается в облачную ткань, и тень нисходит на водную гладь — веет тогда из окошка прохладой, и они с Волей вздрагивают, не решаясь, хотя бы для согрева, приблизиться друг к другу. Она созерцает и любуется картиной играющего месяца с легким облачком и, конечно же, замирает от такого счастливого видения, и ничего не говорит она Олегу, вслушивается только в его высказывания о ночном виде Байкала и о лунном озарении с небес сквозь ребристое, расцвеченное золотом ватное облако. И по его голосу чувствуется волнение, и проникается этим волнением и замирает, и почти не дышит. И будто ожидает… ожидает чтения стихов. Кажется, вот-вот начнет он читать стихи… И, не удивительно, дождалась наконец: потекли они:

Тут надвинулся и закрыл своей чернотой, с перемежающимся подсветом лампочек, тоннель — все зашумело и загудело в вагоне и в поезде, и, плавно покачиваясь, вынес он пассажиров на вольный простор с синим небом и ясным месяцем. Олег продолжил чтение Лермонтовских «Тучек». Воля помнила эти стихи и вслушивалась в Олегово чтение. Преисполненный вдохновения, он их читал свободно и ровно, не напрягая голоса. Она награждала его своей улыбкой.

Когда в очередной раз, нежданно-негаданно и как-то некстати, взорвалась тишина и канул во тьму весь поезд, и гул темноты с редким подсветом мелькающих лампочек будто погрузил всех в холодную воду Байкала, Воля вздрогнула, схватила Олега за руку. Бездумно он придвинул ее к себе, и головой она ткнулась и припала к груди, и, переживая тоннельное безвременье, оба затихли. Покуда за окном не открылся освещенный луной водный простор с золотистой посередине дорожкой. Олег шевельнулся, и она выпустила руку. И он почувствовал, что в этот краткий миг близости что-то меж ними произошло, какие-то перемены… Он сбился с ритма. Да, он читал стихи, но какие? Взялся за Пушкина: ни с конца, ни с начала:

— Вы знаете стихи, — говорит она негромко и слегка задыхаясь. — Любите стихи, литературу. А учились… в железнодорожном.

— Где было доступно, — ответил он тоже негромко, вглядываясь в следующую за ними по небу разноцветную тучку с веселым месяцем.

— Наверное, будете учиться дальше?

— Заочно если. А вообще охота работать.

— Сейчас всем охота работать. Я буду учить детей в школе. И тоже учиться, заочно.

— Во Владивостоке?

— Да. На Второй речке буду жить, от вокзала езды двадцать минут. С тетей… А вам ехать аж на Сахалин! И не страшно?

— Первый раз едем, — может, страшно покажется.

— А если остановиться во Владивостоке? Вам надо училище? Здесь есть училища. Много. И железнодорожное есть.

— Нельзя. Направили на Сахалин. Увидеть надо и остров, пока есть возможность. Раз уж выпала такая судьба.

— Жаль. А то были бы недалеко… — проговорила тихо, вглядываясь в даль озера.

Еще один тоннель проскочили. И еще. Миновали уж больше десятка. Говорят, собираются строить новую дорогу, на другой стороне Байкала, на северной, та будет без тоннелей. Олег читал и слышал об этом.

— А эту куда? — Воля интересуется.

— Законсервируют, на всякий случай. Лишняя не помешает.

Общение с милой собеседницей у окошка бегущего в неизведанную даль поезда, наблюдение не виданных доселе красот природы: Олегу это явилось памятным подарком, праздником души, чего в дороге так не хватает. И уходить ему не хотелось, хоть Гоша звал уже. Уйти в свое купе, разойтись в разные стороны — это значит, потом опять ловить случайно брошенный взгляд девушки.

Дни, как станции и полустанки, летели один за другим. Минула первая половина августа. Проехали Улан-Удэ, Читу. На станции Дарасун пили вкусную воду, отметили это в разговорах и в своей памяти. И станции Ерофей Павлович, и Сковородино проехали, где, между прочим, встретили своего однокашника Губайди Эдуарда, уехавшего на две недели раньше. В один из дней поездное радио обратилось к путешественникам: «Внимание! Товарищи пассажиры, сейчас с правой стороны по ходу поезда увидите на скале бюст товарища Сталина. Не пропустите!» Пассажиры соскочили с мест, облепили окна. Поезд, казалось, сбавил скорость, чтобы угодить пассажирам и товарищу Сталину. И скоро он показался и проплыл во всем величии. На отвесной скале, на недосягаемой высоте, вот он — генералиссимус! Важно проплывает…

На недосягаемой? А как же работали? Но это был дополнительный повод для разговоров.