Геннадий Баннов - За огнями маяков

Играл духовой оркестр, публика ходила вдоль развешанных картин, сюжетом связанных с морем. Не южное море, не Айвазовский, и краски здесь иных тонов, холодные, суровые. Конечно, есть тут картина «Три брата»: стоят в воде, возле высокой скалы, увеличивающиеся в размере три рифа. Да, невдалеке от Александровского причала, день и ночь омываемые набегающими волнами. Приехавшие художники всегда и сразу обращают внимание на этих Трех братьев, говорят о них, пытаются перенести на полотно. Избранная картина — шевелящаяся зеленоватая заводь с журчащими потоками по краям, с печальным криком чаек…

Звонки отзвенели, публика входит в зрительный зал, соблюдая солидность и торжественность момента, сейчас она станет свидетелем волшебного действа. Островский, «Бедность не порок». Картина жизни девятнадцатого века — актерам здесь нужно не одно мастерство, но и жизненный опыт. Пожилые играют с раздумьями, с тактом, живут на сцене, заставляют зрителя сопереживать.

На перерыве в фойе встретились с преподавательницей Руфиной Фоминичной. Она пришла с подругой, познакомила с ней Олега и Гошу. Разгуливая вместе с публикой по периметру зала, говорили об исполнителях ролей, в основном, о пожилых артистах.

Домой шли вместе, любовались прекрасной погодой, ясным месяцем. Руфина невысока ростом и легка, и воздушна. Всю дорогу смеялась и пританцовывала на ходу.

— Мне скоро двадцать пять, но в душе я, поверьте, такая молодая… — Оправдывала свое, якобы легкомысленное поведение: наваливалась на крепкую Олегову руку, напевала легкие мелодии и смеялась, смеялась.

Мария пополнее и серьезнее, смеется только за компанию. Проводили их до самого дома, живут недалеко от Рыбного городка, снимают частную квартиру. Договорились, что в следующий раз пойдут вместе, парни встретят их у музея Чехова или рядом — у домика с палисадником.

Дома их ждали письма. Дежурный по училищу мастер Терентьев вручил Гоше письмо, Олегу сразу два. Оба от Лены, одно вдогон другому. По штемпелю определил, которое первое, распечатал, стал читать: «Милый, дорогой! Вот ты, наконец-то добрался до Сахалина, до своего Александровска. Я рада, что все у тебя хорошо, что устроился и что живешь рядом с работой, и день, и ночь (почти!) всегда с ребятами. А я поступила в Московский университет. Буду заниматься английским языком, вторым — французским. Буду учить, зубрить, заполнять пустующее без тебя время. А по ночам — скучать о тебе. Устроилась в общежитии, в комнате нас четверо, все с одного факультета. Все хорошо у меня, надо бы радоваться, а что-то с радостью не получается, все думаю о тебе: как ты там? Встретил ли кого, подружился ли с кем? Не забыл ли меня?» — Он перевел дух: как же, забудешь! И продолжил чтение: «Вспоминаю родителей в Уфе, пишу письма. А еще вспоминаю, как ты провожал меня, как стояли на мосту через тот, глубокий овраг в окружении тишины и лунного света. И ты читал мне стихи, а я затаив дыхание слушала. И таяло мое сердце…» В конце письма стоял обратный адрес — тот, что и на конверте.

А ну-ка, что во втором, ну-ка… «Прошла неделя, а от тебя никаких известий. Неужели что случилось? Но что может случиться, если ты не задира, а за себя постоять можешь? Если ты не увлекаешься вином?.. И все же в душе какой-то озноб и вечное ожидание весточки. Письмо — это такая радость!.. Вот и живу в ожидании. Сходила в Третьяковскую галерею. От некоторых картин осталось такое впечатление!.. Собираемся в театр, на «Царскую невесту», о ней расскажу в следующем письме». Дальше были слова, которых с трепетом ждал: «Родной, милый, целую…»

Гоше пришло письмо от мамы, он сразу сел писать ответ, а Олег, справившись у Гоши, сколько времени, решил лечь спать. Сразу двоим писать неудобно. Да и режим надо соблюдать: еще надеялся на вызов на большие соревнования.

По случаю торжества в честь годовщины Октября в клубе, на сцене, стоял длинный стол с красной скатертью, за спиной у президиума, на стене, висел портрет товарища Сталина. Собрание открыл Михаил Осипович, замполит, по совместительству секретарь парткома. После каждой значительной, по его мнению, фразы он поджимал губы. Наконец слово для доклада представил директору. Иван Кузьмич после принятого ритуала обязательных слов об Октябрьском празднике, о партии и правительстве, о Сталине стал говорить о делах в училище. Называл лучшие группы, мастеров, преподавателей и отличившихся учащихся, наводил критику на недисциплинированных и неуспевающих. По его мнению, на последнем месте была третья группа второго года обучения, у нее было больше всех прогулов и опозданий, ниже всех успеваемость. Обратил внимание на молодых работников. К удивлению Олега, его имя назвал среди лучших. Сказал: почти все свободное время после работы посвящает учащимся, пользуется у них авторитетом. Кому бы знать, что он готовился к Всесоюзным соревнованиям, готовил для себя и достойных партнеров, вкладывал в них душу? А на уроках много спрашивал, ставил оценки — подстраховывал себя на случай, если придется надолго уехать: все просто… В заключение был зачитан приказ, где отмечались лучшие. Олег был премирован: вручили сто рублей. Вручая премию, директор сказал, чтобы после праздника он зашел к нему для разговора. Есть дело.

Хор доморощенных певцов под управлением музыкального руководителя, приехавшего издалека венгра Иштвана, исполнял новые песни. Пел и Саша Миненко. «И британцам, и шотландцам прямо в сетку из Москвы залетали мячи». И еще:

Славно поет Саша Миненко, хорошие слова в его песне — так бы и слушал. На городском смотре самодеятельности занял первое место, о нем писали в газете «Александровский комсомолец», под его фотографией было написано: «поет Саша Миненко». Собой не видный, толстощекий и толстогубый, но училище представляет достойно, оно гордится им! Была и спортивная инсценировка «Запоздалый спортсмен», вызвавшая смех и веселье. Исполнителями были боксеры. Главную роль исполнял физрук четвертого училища Тарасов. В инсценировке был занят и Олег. Готовилась она под его руководством. В Уфимском техникуме, где он учился, ее ставили неоднократно. Здесь же она вызвала веселье и радость публики. Один замполит Михаил Осипович не снисходил до смеха и до улыбки: поджал губы и, видно, еще не решил, смеяться ему или начать ругаться.

Музыкант, училищный массовик Миша, предварительно объявляет по микрофону следующий номер. Бойко играет он на баяне, часто включает проигрыватель — задает тон. Среди танцующих много своих работников и работниц. Учащиеся и гости из Рыбного городка и Александровска. За отсутствием вешалки в клубе девушки заняли дальний угол, разделись и по двое, по трое подходят к зеркалу — посмотреться, поправить прическу. Были среди них и совсем юные, еще школьницы, и у ребят они были нарасхват. Одна их них, невысокая ростом, с уложенной сзади черной косой, с карими глазами восточного разреза, была особенно на виду. Легкая, ладно сложенная, казалось, только она и привлекала к себе внимание парней. Приглашать к танцу подходили к ней сразу три-четыре молодца. Замечая повышенное внимание, она с девчонками звонко смеялась и, как резвая кобылица, вся пребывала в движении. Внимание ей уделял, как Олег заметил, и Ларионов, лентяй с черной шевелюрой из третьей группы: следил за каждым ее движением, глаза горели. В каждом очередном туре поклонников у нее, кажется, прибавлялось. Олег танцевал с секретаршей Машенькой, пока та основательно не была занята Геной Седовым, с толстушкой Светой из бухгалтерии. Гоша никого не приглашал, но настроение у него было превосходное: зубы сверкают, рот до ушей. На открытой сцене о чем-то беседуют массовик Миша, воспитатель Женя Егорченко и дежурный по училищу физрук Калашников. Вот в Мишиной аппаратуре что-то щелкнуло, Женя Егорченко взял микрофон: