Геннадий Баннов - За огнями маяков

Олег пошевельнулся, сел прямее: неудобно стало сидеть…

— Ну, это уж я начал говорить, как жили мы в уходящем году. Работали мы хорошо. Серьезных нарушений дисциплины не было ни со стороны учащихся, ни со стороны работников. Не будем уж говорить о прошлогодних потерях. И о мелочах не будем… — Директор при этом посмотрел на пожилого мастера группы судовых механиков Первоткина.

Тот не выдержал его намекающего взгляда:

— Это вы на меня намекаете?.. Так заявляю: одеколона я не пью. Еще раз говорю: собираю флакончики из-под одеколона — это верно. Потому что оформляю кабинет — готовлю на показ учащимся образцы масел.

Мастера и преподаватели тихонько захихикали, стол затрясся. Всем было известно, что Первоткин не трезвенник, а спирт завезли в Александровск с большим опозданием, в магазинах долго оставались одни кавказские вина, и в аптеках сразу исчез одеколон… Так что нет дыма без огня.

— Ну, не будем вспоминать мелочи, — Москальцов усмехнулся. — А вот теперь мы все на один год становимся старше. Значит, мудрей. Так сейчас я предлагаю тост за то, чтобы хороший был год, хорошо мы его провели и надо теперь достойно его проводить. Ну, подняли: за все, что было хорошего!..

Тост не был поддержан: задержал его замполит Михаил Осипович: стал произносить свои «пару слов». Как всегда, разговорился. О международном положении, главным образом… За столом гремели стаканы, мужчины доливали их спиртом, водой; кто заранее наполнял тарелки щедрой закуской: нарезанной колбасой, соленой и копченой рыбой, икрой, отварной картошкой, зеленью.

— А вы чего, молодые люди? — спросил старший мастер. — Или вы у нас непьющие? — со смехом обратился к Олегу с Гошей.

— Дай, налью, — потянулся Гоша к графину. — Ты чего это? — обернулся к нему Олег.

— Сегодня напьюсь, — ответил Гоша.

Олег внимательно посмотрел на него: изменившимся приехал с Южного. Встретил попутчицу Люду, что-то между ними произошло. Гоша налил спирта, долил воды. Олег — одной воды и тоже поднял… Замечал, что наблюдают за ним во все глаза соседи и сидящие близко женщины. Закусывал и слушал, как усиливается гул в зале. Отдельные мужчины наливают чистый спирт. И все-таки запивают водой.

Миша, наконец, заиграл. Возле Тони Калашниковой вырос Борух Талалай. Не спросясь Вены, пошел с ней танцевать. Большинство мужчин заняты своими женами. Гена Седов кружится с Машенькой, Олег слушает горячие разговоры, продолжает изучать коллектив, в котором уже работает почти пять месяцев. Его, конечно, тут уважают, это верно. Главным образом за воздержание от спиртного. Но до конца понять коллектива, нет, не может. К примеру, почему многие недолюбливают нового директора Москальцова. Кого бы, кажется, стоит не любить, так это кудрявого Михаила Осиповича: в воспитании пацанов участия не принимает, хотя в руководство училищем вмешивается. Как-то спросил Олег мастера Первоткина: как его друзья относятся к кудрявому замполиту? Тот ответил: «А так: не трогай г…, оно и не пахнет. Никто всерьез его не воспринимает: сидит — пусть сидит, говорит — пусть говорит: никто ведь не слушает…» и не ведут о нем никаких разговоров. А о Москальцове толкуют. Даже его странный навык ходить зимой без пальто ни у кого не вызывает уважительного отношения.

Стол шумел: мужчины над чем-то смеялись. Дошло дело до песен. Жена отставного моряка, помощника директора по хозяйственной работе, Александра Никитича звонко запела:

Подхватили все, почти все. Пели, вкладывая душу: переживали о пареньке, который ушел на войну, не допев песен и недолюбив свою любимую. Пели и «Катюшу», и «Землянку» — «Бьется в тесной печурке огонь…». Замахали руками: «Опять про войну — ну, ее!» Александра Никитична снова запела сильным голосом:

Идет пятый послевоенный год, казалось бы, война ушла в прошлое, но песни о ней рождались одна за другой и являлись на широкий простор, и пели их и за столом, и на улице. Но хотелось песен о мире, о жизни и о любви. И эта «На Волге широкой…» была, как нельзя, кстати!

Миша заиграл танцевальную. Тоня прислонилась к плечу:

— Олег, пригласи меня, а то вон опять этот, усач кудрявый.

Олег кивнул, встал, подтянулся и, дождавшись Талалая, увел Тоню у него из-под носа. Еще и показал ему «козу». Спросил партнершу:

— Вы с Веной поругались?

— Нет, — возразила москвичка Тоня. — А с чего ты взял?

— Дак сели рядом, а как чужие.

— Дома наговорились. И условились: он мне не мешает, я — ему… А я тебя вот что хочу спросить: я тебе нравлюсь? Хоть немножко, ну, хоть чуточку? Ну, скажи, давай скажи, скажи!

— Ну, нравишься. — Хотел добавить: «чуть-чуть», но не сказал.

— Так поухаживай за мной, на этом вечере хотя бы. Поприставай, поприглашай на танец.

«Зачем это?» — он удивился. Ну, видно, так надо. Где холостяку догадаться — зачем! Музыка закончилась, он проводил ее, посадил рядом. Предложил закусить, она с удовольствием согласилась. Позволила себе налить спирта и развести водой. И ему налила собственноручно, как ни отбояривался. С обворожительной улыбкой пригласила выпить за дружбу. И, к ревнивому неудовольствию следящих за ним женщин, он не устоял: выпил.

Миша заиграл «Барыню», мужчины поднялись, стали отплясывать. Олег заметил, как физрук Вена зорко следил за плясунами и сам уже готов пуститься в пляс — теперь ему вовсе было не до жены. Выждал, когда Миша перешел на «Цыганочку», приподнялся, вышел. Отлично сложенный и накачанный, чего не мог скрыть его просторный темно-синий костюм, выпрямился, откинул назад голову и, дождавшись к себе внимания, стал стройно вышагивать по кругу и по сверкающим туфлям ладонями пришлепывать. И остановился вдруг, и стал наконец бацать. Плясать русскую. Четкое печатанье, без участия рук. Из-за стола все поднялись, восхищенные, передвинулись к Вене поближе, обступили вокруг, чтобы разглядеть его блестящую пляску — не пропустить какого колена. Встала и ушла, поближе к своему благоверному, жена его, Тоня. Дождалась триумфального конца его пляски — завершил он опять по-цыгански, с руками, — заняла то место, откуда он начинал, и вмиг сделалась грациозной — дожидалась от баяниста нового начала. По желанию женщины он начал с выхода. И пошла по кругу, ибо услужливыми кавалерами круг был освобожден для нее. Красиво шевеля руками и выгибаясь великолепным телом, шла по кругу, чуть откинувшись назад, поочередно била руками то по одной, то по другой туфельке, и когда ритм ускорился, заняв середину свободного пространства, стала впечатывать такую дробь! Миша увлекся, кивал головой, ускорял и ускорял темп музыки, и когда выпечатывать ритм стало невозможно, она, чуть двигаясь по кругу, стала потряхивать плечами, мелко сотрясаясь и всем телом. Мужчины все потянулись вперед, ближе к кругу, в котором, творя чудо, она приколдовывала мужскую братию.