Сергей Матюшин - Место под облаком

— У нас так, — кивнул краевед. — Десять. Сорок два — это я про художников. Островов двести. Зимой и летом средняя температура воздуха выше, чем по области и другим соседним.

Внезапно учитель вскочил, и как-то придурковато гримасничая, захлопал в ладоши:

— Ой, а наш юродивый Сашка, а? Это же тоже уникум, где еще такого отыскать можно?

— У вас тут и дурачки самые лучшие? — не удержался я.

— Да, тоже… — не столь уж весело подтвердил краевед; у него, как я уловил, юродивый не вызывал особых чувств. — Он всю жизнь по городу… чаще у церквей, конечно, сидит там… или внутри, а чаще на земле где попало. О нем даже в газете писали, «Известия», что ли, или в «Комсомольской правде», в журнале еще таком, «Чудеса» называется, я выписываю. Да… Сашка блаженный. Вот Василий Блаженный, знаменитый храм напротив Кремля в его честь ведь назвали. Не, не в нашего, не в честь нашего блаженного дурачка, в честь того Василия Блаженного, единственного человека, которого боялся Иван Грозный. А чем прославился? Очень любил, простите, барышня, справлять большую нужду при всем честном народе. И не гоняли.

— Бесов изгонял, что ли, таким образом из честного народа?

— Бесов, бесов. Наш попроще, хотя тоже… В конце концов оказалось, что он, так сказать, предал осмеянию и буквальному уничтожению самое почитаемое, да… Он всегда в шинелешке и с паршивеньким таким рюкзачком за плечами ходил, вроде солдатского старого вещмешка. Ну, подавали мы ему мелочь всякую, кто рублик, а кто и пятьдесят, бывало. Но иной раз в туристский сезон много перепадало, а он потом эти деньги другим нищим на паперти раздавал, а среди этих попрошаек и фальшивые были, прикидывались нищими. Для туристов некоторых подаяние тоже новое развлечение, кто больше даст, да еще, глядишь, прибавят: «Помяни меня, Сашка, в молитве своей». Чудики. Во-от… Да. Однажды с турбазы приехали на катере поддатые отдыхающие, видать, из белых, сынки чьи-то, напились здесь дополнительно, в этом же кабаке, как раз в церкви вечерняя служба, наш юродивый там, конечно. Туристы тоже туда, наскучило им быстро в церкви, чего-то задирать начали Сашку, он плюнул в кого-то да к озеру, они за ним, окружили, отняли мешок, просто озорничая, ведь деньги им не нужны. Вытрясли, а там хлеб да всякий вздор, говорят, какие-то странные сухарики черные были в форме сердечка, он такие сухарики давал тем, за кого молиться обещал. Слышал я, даже читал где-то, что такие же сухарики раздавал Серафим Саровский и Нил Столобенский тем, кого лечить брались. Ну вот. Дурачок-то наш в воду забежал по грудь, а те, хоть и выпивши, не решились, осень, вода студеная больно. И стоит там Сашка, ругается на них, плачет, говорит, не дам вам сухарика, пропадете… Те ржут и кидают в дурачка камни. Тут кто-то их спугнул, они прыг в свой катер и деру, а один из них все же по пьяни-то в воду к нему, к дурачку, добежал, и сует ему в руку деньги, говорят, пятьсот рублей. А катер уже вовсю несется, этот за ним, и утонул в холодной воде, но Сашка вытащил его и оживил, как положено, это он умел. Те же, на катере, неразумные, на всем газу врезались в топляк, катер аж вверх вспорхнул, перевернулся и все утонули. Вода уже ледяная была, а много ли пьяному надо? Так вот сбылось проклятие Сашки, с тех пор его стали особенно уважать. А тот, кого он спас, купил ему большое пальто, новый рюкзак, сапоги. И денег дал много. А Сашка ему, говорят, подарил свой другой мешок, тоже торба такая холщовая, чем-то набитая. Тот вытряхнул, а там куча денежной трухи, монетки, Сашка, оказывается, деньги туда складывал, которые ему нехорошие люди давали, но никогда ничего из мешка не доставал, годами. Представляете? Ворох трухи бумажных денег. Тот, спасенный, говорят, полдня на берегу в ступоре сидел — то ли переживал за погибших товарищей, то ли о денежной трухе думал, кто их, «белых», разберет. Да, а юродивый Сашка тоже рядом сидел, в новом большом пальто, только почему-то не подпускал к себе спасенного, он еще дня три был в городе, пока товарищей его водолазы искали. Оказалось, сынки важных людей, на поиски нагнали больших катеров штук десять. А этот с Сашкой все время на берегу сидел.

— И что потом? — еле слышно спросила студентка. — Потом что? — Глаза у нее стали круглые и полные слез.

— Кажется, говорят так, дурачок Сашка свихнулся после этого случая.

— Кто свихнулся? — не понял я. — Юродивый? Куда же он мог свихнуться, уже свихнутый?

— Ну как? — пожал плечами краевед. — Раньше он ходил по улицам и веселый был, со всеми здоровался, спрашивал: «каки дела, каки дела», другие какие-то глупости спрашивал, что странно, ему отвечали и рассказывали про дела, Сашка помаргивал, кивал, поддакивал, одним говорил «похо, похо», а другим: «ой, карасе, карасе». Все зачастую наоборот, если говорили кто о хорошем, он говорил, что это «похо, похо». Галиматья, в общем. И на паперти, когда клянчил деньги, тоже занятный был, всем желал здоровья и богатства. А иногда можно было увидеть его, гуляет в своей шинельке по берегу, сам для себя что-то пел все время, и не попсу, и не молитвы вроде, рассказывал в рифму или раешником фантастические истории, вполне складные, я сам не раз слушал… Сказки самодельные такие.

— Может быть, то были притчи или предания? — спросил я.

— Может и так. Записывать надо было. Ну а теперь? После этого случая ни с кем не здоровается, ничего не рассказывает и не поет.

— Глупость какая-то, — нервно отмахнулась Катя. — Примитивщина. Вы что хотите сказать, Сашка ваш вину чувствовал? Тогда это не юродивый, а шарлатан.

— П-перерехнулся, — поперхнулся я. — Нуждается в перереставрации. Поднакопит, повеселеет. Где он у вас зимой?

— Никто не знает, — сказал кто-то.

— Жирует, наверное, в доме престарелых в обители на острове. Ведь этим бродягам не приют нужен, а свобода.

— Нет, в обители его никто не видел.

— Вы только побольше и почаще ему давайте, не оскудеет рука дающего, слыхали такое?

Студент и студентка молчали, потупившись, отрешенно глядя в остатки своего пиршества.

От угрей ничего не осталось, оказалось, что они съедобны целиком.

— Ладно, все! — неожиданно громко произнес учитель! — На посошок и на пристань! У меня любимое место пристань. Давайте дружно, а, ребята?

Обращался он почему-то к студентам, парня так даже потрогал за локоть, а до девушки Кати не дотянулся.

Мы в хорошем темпе закончили трапезу и вскорости были на пристани.

Обнявшись за плечи, стояли мы трое посередине ее, студентка со своим спутником чуть поодаль.

Мне было великолепно: свободно, легко, возвышенно как-то, даже и гордо — как тому литературному герою, сказавшему о себе в весьма относительно подобной ситуации: слева английский посланник, справа французский посланник, и я — между ними! Все мы покачивались чуть-чуть, подчиняясь ветру и головокружительному распахнувшемуся перед нами простору. И восторженно молчали, глядя на волны, туманящиеся дальние острова и лесные кромки.